Шепот

Шепот почему-то не взглянул сразу на певицу, а посмотрел на ее аккомпаниатора. Невысокий, плотный мужчина лет сорока, с откормленным лицом, слегка маслеными глазами, с кудлатой темной головой, во фраке, на ногах- лакированные туфли. Ему бы сюда рояль, круглый вертящийся стульчик, чтобы он крутился туда-сюда, взмахнул над клавиатурой короткими своими руками, встряхнул кудрями, выпучил глаза. Но на заставе такую роскошь, как рояль, еще никто не догадался поставить, вот и приходится расфранченному концертмейстеру таскаться с аккордеоном. Все это подумал капитан без малейшего пренебрежения к незнакомому концертмейстеру, в каком-то ленивом, странно замедленном ритме. И, думая так, избегал бросить хотя бы один взгляд на певицу, как бы боясь чего-то. Но как только она взяла первую ноту и он услышал ее голос, нежный, тоскующий, пронизанный неизъяснимой болью, темный вал воспоминаний налетел на него, ударил в грудь, капитан невольно зажмурил глаза, не оборачиваясь, нащупал ручку двери и тихо попятился из комнаты.

Прижался плечами к стене, будучи не в силах отойти дальше, стоял, слушал. Напротив него, перепуганный внезапным появлением начальства, застыл дежурный по заставе, перед этим на цыпочках подкравшийся к ленинской комнате, чтобы хоть краешком уха уловить неземное пение. Покраснев от растерянности, дежурный козырнул, что было уж совсем некстати, но капитан, наверное, вообще не видел и не слышал ничего в это мгновение, кроме голоса, рвавшегося из-за непритворенной двери и наполнявшего нежной грустью этот суровый приют оторванных от мира людей с чувствительными сердцами и душами, жаждущими красоты.

Старшина Буряченко приметил, как капитан тихонько вошел в ленинскую комнату и как выскользнул незаметно с первыми же звуками голоса певицы. «Ну какой же человек твердокаменный», — подумал Буряченко и уже пожалел, что начальник заставы вернулся о границы до окончания концерта. Бродил бы уж там до самой темноты — тогда все обошлось бы проще. А так надо знакомить артистов с капитаном, что-то говорить, а что именно — старшина толком не знал, к тому же боялся какой-нибудь выходки со стороны капитана, и тогда у артистов сложится совсем нежелательное впечатление об их заставе.

Однако служба есть служба, и, когда была пропета последняя песня, а пограничники вволю нахлопались, понабивав до красноты свои крепкие ладони, старшина раздвинул круг, которым окружили артистов солдаты, пригласил певицу и ее аккомпаниатора познакомиться с начальником заставы.

— Товарища Ростислава мы не дадим! — крикнул сердито сержант Гогиашвили. — Он согласился послушать, как играет наш Микола.

— Правда, — красиво складывая губы, промолвил корцертмейстер, — интересно послушать. В таком глухом уголке — и божественные звуки музыки… Знаете, это…

Он артистически развел руками, поклонился певице:

— Поди, Богданка, представься начальству.

Старшина пропустил певицу вперед, незаметно погрозил хлопцам: мол, не заставляйте человека тут с вами нянчиться после такого концерта.

— Куда прикажете? — спросила Богдана старшину, очутившись между дверей в комнаты дежурного и капитана. Буряченко постучал к капитану, услышал какой-то сдавленный звук, дверь медленно растворилась. Шепот, поправляя пояс, словно ждал высокого гостя и готовился рапортовать, стоял перед ними, заступая дорогу, потом спохватился, растерянно отошел в сторону, сказал изменившимся голосом:

— Прошу.

Богдана вошла первой, старшина за нею. Певица с любопытством окинула комнату взглядом, но уже через минуту любопытство ее сменилось скукой — глазу не за что было зацепиться, в особенности глазу женскому, она неуверенно переступила с ноги на ногу, покачнулась, как бы в поисках опоры, чуть робко сказала:

— Это вы здесь живете?

— Да, — сказал капитан Шепот, — здесь живу. Позвольте представиться: капитан Шепот.

— Богдана, — протянула она ему руку. Капитан взял ее руку, вернее, не взял, а только слегка коснулся и мгновенно отпрянул в сторону.

— Прошу садиться, — сказал он.

Богдана еще раз огляделась, искала, видимо, на что же здесь могут сесть сразу столько людей, растерянно перевела прозрачно-наивные глаза на Шепота:

— А вы как же?

— Ну… — смутился капитан. — Я могу и постоять. Или — на кровати.

— Разрешите идти? — приложил к козырьку руку старшина, сообразив, что лучше не торчать тут и не вгонять своего капитана в еще большее смущение. Знал, что помочь не может, так не хотел и мешать.

— Хорошо, идите, — неохотно отпустил его капитан.

— А вы все же садитесь, — сказала Богдана, когда за старшиной закрылась дверь. — А то мне неловко: расселась, а хозяин стоит. Да еще такой хозяин — капитан!