Шепот

— Почему? — спросила опять и еще раз хотела обкрутиться вокруг бука, но, видно, не решилась и осталась там, по ту сторону темного дерева, и он видел только краешки косынки и руки, крепко державшиеся за гладенький ствол. Поборол в себе искушение схватить эти руки в свои, схватить, чтобы никогда уже больше не выпустить, Сказал угрюмо:

— Вообразите себе, что какой-то человек… один мужчина… не может без вас жить…

— Разве это означает, что я тоже не могу без того… без того мужчины?

— Раз он не может без вас, значит, и вы не можете без него, — почти шептал он.

Она молчала. Не было спасения от его безумства. Выглянуть из-за бука не отважилась. Почему-то мелькнула мысль, что он похож сейчас на давнего Ростислава. Сухие глаза фанатика и крепко стиснутый рот человека, привыкшего добиваться своего. Все мужчины, видимо, такие. В конце концов, все на свете одинаково и мир одинаков.

Она оторвалась от бука, почти оттолкнулась от него и быстро пошла назад к заставе, блуждая между деревьев, убегая из этого удивительного дивного леса, может, единственного в ее жизни, ждала, что он позовет ее или жо догонит и снова станет говорить волнующие слова о человеке и мужчине… Но он только стоял и смотрел ей вслед.

Ростислав всё еще сидел, окруженный пограничниками, все ждали, что он скажет об игре их товарища. Замечтавшийся Микола играл что-то тихое-тихое, как далекий сон, он превзошел сегодня самого себя. Товарищи его почувствовали это, и им особенно хотелось узнать мнение артиста о Миколе, но Ростислав не слышал ничего и не хотел ничего знать, кроме одного: где она, что она делает в этот миг, когда вернется?

Ерзал, заглянул в темнеющее окно и даже отшатнулся — такой немилосердной чернотой плеснул на него из окна осенний вечер.

Когда открылась дверь и Богдана встала в ее черном проеме, Ростислав вскочил и, наступая на ноги пограничникам, побежал к жене. Задохнулся от крепкого лесного воздуха, который до сих пор окутывал ее невидимым облаком, трагически схватился за горло, словно бы пытался извлечь из него какие-то необыкновенные звуки. Она слишком хорошо знала этот жест.

— Довольно паясничать, — сказала просто, — собирайся, поедем.

Аккордеонист замолк: Солдаты смотрели на Богдану с упреком.

Ростислав, который уже хотел было бежать за саквояжем, передумал, быстро подошел к Миколе, похлопал его по плечу, процедил:

— У вас что-то есть…

Повертел перед глазами парня холеной рукой, как бы показывал ему манящий плод славы, добавил еще: — Трудитесь…

Газик трясся на камнях, и пассажиров тоже трясло в машине, как картошку в мешке. Ростислав все время надвигался тяжелым телом на Богдану, она отталкивала его, стараясь забиться в самый дальний, угол, но опять под колесо попадал круглый, как баранья голова, камень, и опять тяжелое тело Ростислава бросало прямо на нес, и он шептал ей в лицо с тревожной ненавистью:

— Почему ты так долго ходила? И опять.

— Что вы делали в лесу? И еще.

— Что он говорил тебе там? Или…

— Я знаю: ты думаешь теперь о нем. Он тебе понравился. Я все знаю!

Она долго молчала, потом не выдержала. Когда Ростислав снова надвинулся на нее, она сказала громко, так, что услышал даже водитель:

— Если ты не замолчишь, я выйду из машины и пойду пешком.

Это его испугало, и он затих.

2

В то лето Гизеле ни с того ни с сего захотелось поехать на отдых в Югославию.

— Моя милая, — сказал ей доктор, — для истинных немцев, как мы с тобой, не может быть лучших курортов, чем немецкие. Если же ехать за границу, то надо выбирать Италию, в крайнем случае Ниццу. Но какая-то там Югославия! Это дорого, и никакого комфорта.

— Это дешево, дешевле, чем ты просидишь на своих немецких водах, а адриатические курорты не уступают самым фешенебельным, — .упорно стояла на своем Гизела.

— Да ты-то откуда знаешь? — удивился Кемпер.

— Интересовалась. Кое-кто из Вальдбурга уже ездил. Рассказывают, что это чуть ли не даром.

У Кемперов уже была собственная машина, доктор довольно успешно практиковал. Гизела, несмотря на свои годы и немалые переживания в прошлом, хорошо сохранилась, почти не постарела. Точно в ней сидел какой-то неугомонный бес, толкавший ее всякий раз на новые причудливые выходки. Кемпер даже мог думать, что жена его с каждым годом словно бы молодеет. Она утомляла и раздражала его глупыми прихотями, он не всегда потакал ей, однако иногда удовлетворял ее капризы, просто не имея сил к сопротивлению, на этот же раз решил не сдаваться.

— Я не поеду ни в какую твою Югославию, — сказал он жене. — Можешь выбросить из головы все те страны, где хоть немного пахнет социализмом.

— И Египет?

— Можешь приплюсовать к ним и Египет. Если наших деловых людей эта нищенская страна привлекает своим ненасытным рынком, то меня она не заманит даже пирамидами. Я европеец, моя милая!