Шепот осени

Кровавая лужа расширялась, покрывая полностью нарисованную звезду. И эта лужа с каждым мгновением становилась темнее, словно прибавляя не только в ширину, но и в глубину. Голоса, пения и танцы резко прекратились. Тишину разбавлял лишь капающий звук, смешивающийся со щелчками секундной стрелки.

На кровавой поверхности появилась выпуклость. Диме показалось, что это был воздушный пузырь, который с ростом мог лопнуть и обрызгать все вокруг. Но очень быстро он понял, что ошибался. Это был не пузырь, а голова. Голова Девочки. Она словно вырастала из пола, вытягиваясь ввысь. За головой последовала шея, затем плечи, туловища, бедра, ноги и, наконец, стопы.

Девочка, одетая в кровь, осмотрелась по сторонам и, в отличие от остальных присутствующих на ритуале, тут же заметила Диму. Она сделала шаг, выходя из пентаграммы, и направилась к мальчику. Дима, как не старался, не мог сойти с места. Ему хотелось кричать во все легкие, спасаясь, таким образом, от потенциального сумасшествия, но голосовые связки, так же как и ноги, по-прежнему не принадлежали ему.

Девочка остановилась перед ним и провела по его щеке окровавленной ладонью, оставляя следы.

— Ты — мой, — прошептала она. — Смирись с этим. Он пообещал мне тебя. А Он всегда держит слово, если речь идет о хорошем вознаграждении.

Девочка обернулась, посмотрев на своих сестер, которые сидели на полу и смотрели в их сторону. За считанные секунды их маски начали покрываться трещинами и падать на пол кусками. Тела из молодых и стройных, покрылись складками и морщинами. Волосы — густые, длинные, русого цвета — стали седыми, редкими и сухими. Глаза покрылись бельмами и провалились вглубь черепной коробки. Зубы попадали. Пальцы и груди иссохли и почернели. Позвоночник и лопатки выгнулись и прорезали источившуюся кожу. Вскоре они превратились в скелеты, которые рассыпались на части под жуткие крики боли и отчаянье, переходящие в эхо.

Девочка-кровь повернулась обратно к Диме и произнесла:

— Возвращайся обратно в приют. Там мы станем единым целым. Возвращайся.

После этого, она поцеловала его в губы. Дима почувствовал, как его рот заполняет кисло-горький вкус ржавчины, и он проснулся.

40

Утром ему не хотелось вставать. И не потому, что было воскресенье — выходной день. А потому, что не желал встречаться лицом к лицу с Михаилом. Но больше чем до девяти часов утра ему все же не удалось скрываться в своей комнате. Причиной тому были повышенный тон Михаила и плачь Ларисы.

— Мне нужны деньги!

— Миша, прошу тебя…

— Ты меня слышишь?! Мне они нужны!

— Я позвоню доктору Гольдману. Он поможет тебе. Как помогал рань…

— К черту его помощь! Мне она не нужна.

Дима тихо открыл дверь спальни и тут же встретился взглядом с обоими взрослыми. Михаил был бледен и зол, его руки тряслись. А Лариса выглядела усталой и печальной.

— Ты уже проснулся? — задал бессмысленный вопрос Михаил, потирая ладонью шею.

— Мы ведь собирались в церковь сегодня, — робко выдавил из себя мальчишка.

— Да-да-да, — закивал мужчина. — Собирались. Только чуть позже. Сейчас, тебе лучше прогуляться часик-другой. Сегодня хорошая погода.

Дима покосился в окно. Небо было заволочено тучами, а голые верхушки деревьев заметно раскачивались на ветру. Сегодняшнюю погоду можно было охарактеризовать разными словами, только не словом «хорошая».

Дима перевел взгляд на Ларису, ожидая ее предложений. Ему не хотелось покидать дом, оставляя ее наедине с Михаилом, который был сам не свой. Если бы она попросила его остаться, Дима бы остался, пусть даже он и сомневался, что смог бы ее защитить, возникни у Михаила желание причинить ей боль. Лариса же еле заметно кивнула и прошептала:

— Иди, Дима.

Он бы не отказался от чая с печеньем, но понимал, что сейчас далеко не самый подходящий момент для чаепития. Поэтому он направился в прихожую, где снял с вешалки курку и шапку, надел их и вышел на улицу. Стоило двери закрыться за ним, как спор между Михаилом и Ларисой возобновился.

Настроения для прогулок у него не было, но и возвращаться домой спустя десять минут, в напряженную обстановку, ему тоже не хотелось. Он вышел за ограду и направился вдоль улицы снова в сторону парковки и стадиона. Голоса Михаила и Ларисы с каждым шагом становились все слабее, что не могло его не радовать. Сунув руки в карманы куртки и пиная встречающиеся ему на пути камешки, Дима вспоминал квартиру, в которой он жил с родителями. Где всегда было тихо и уютно. Сколько он себя помнил, его родители ругались всего пару-тройку раз. Хотя, это и ссорой можно было назвать с натяжкой. Так, отстаивания своего мнения на повышенных тонах. И всегда эти споры заканчивались спустя пару минут, когда один из родителей соглашался с доводами другого.

«В споре рождается истина» поговаривал Сергей Степин, и с этим нельзя было не согласиться. Но, можно было назвать «спором» то, что сейчас происходило между Михаилом и Ларисой? Навряд ли. Скорее, между ними велась война малых масштабов, которая все же могла принести немало бед. И Дима опасался, что все может закончиться плохо для всех них. И в этом будет его вина.