Шепот пепла

После бесед с ним я смог избавиться от ложных догадок и собрать полученные знания в единый трактат.

Есть три условия, определяющие силу прималя. Они разные по значимости, и я запишу их в порядке убывания.

Первое – степень таланта.

Второе – сила мысли и воображения.

Третье – состояние тела и духа.

Я сумел развить в себе второе и третье. Это позволило добиться видений, но влиять на физическую материю я так и не смог.

Истинные примали способны создавать многое из ничего, но они не стремятся узнать, откуда это взялось. Колдовство, магия – вот и весь их ответ. Память прималей хранит знания о составе любой частицы, и это огромная ноша, способная свести с ума. Человеческий мозг слишком хрупок и ограничен. Ему проще принять, что появление воды из водорода и кислорода – волшебство. А усиление ветра контрастом атмосферных давлений – не иначе как призыв силы мертвых.

Волшба прималей интуитивна и действует на основании закона о силе мысли. Ибо мысль есть направляющая энергия. Прималь формирует убедительное желание, подкрепляя его воображением. Это служит силовым толчком для того, чтобы найти заложенные в него знания и нужные схемы, открыть резервы для создания вещества или явления и воплотить задуманное. Подобные механизмы срабатывают независимо от прималя. Сам он ничего о них не знает, лишь догадывается, видя изменения пространства вокруг.

Не будь у этой способности ограничений, примали могли бы стать божествами. Но редко у кого дар проявляется сильно. К тому же умение влиять на мир требует большую оплату, ибо вредит владельцу. Меняя пространство и сливаясь с ним, мы открываем ему доступ в собственное тело и позволяем инородным частицам проникать в жизненно важные системы и органы. Это нас и губит.

(Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама)

* * *

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, пустыня Хассишан

13-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Гейзерное поле, объятое на закате дымкой пара, то и дело взметалось к небу и словно бы оседало на нем чешуйками облаков. Белые столбы вырастали на высоту многолетних деревьев, раскидывая во все стороны брызги кипятка. Кругом текли грязевые ручьи, темно-красные из-за примеси глины.

– На подземную деревушку похоже, – присвистнул Элиас. – Как будто дымок из труб идет. По-моему, здорово!

Астре не разделял его уютных чувств. Не радовало даже тепло, от которого по телу хлынули мурашки. Где-то там, за пеленой вечернего тумана скрывалось жертвенное ущелье. Иремил считал его каньоном, вымытым давно иссохшей рекой. Он говорил, что стены разлома похожи на стопки цветных тканей. Они состояли из множества слоев: красных, желтых, коричневых и оранжевых во всем многообразии оттенков. К краю пропасти примыкала каменная гряда, где примали прятались в чернодни. Астре ожидал и боялся увидеть ее.

– Теплынь! Благодать! А точно ее пить нельзя? Эту воду? Кипяченая же.

– Можешь выпить. Один раз и на всю жизнь, – мрачно процедил Астре.

– Это почему на всю жизнь? – не понял Элиас, шмыгнув красным носом.

– Потому что мертвые пить не хотят.

– Знаешь, парень, у меня от твоего кислого нытья уже оскомина на зубах. Может, мне тебя посадить вон в ту бурлящую лунку для бодрости? Проваришься, порозовеешь, на человека станешь похож.