Шепот под землей

– Я просто объяснил, что он должен чувствовать при виде того или иного лица, – сказал Райан. – Представьте же мое удивление, когда они начали появляться из печи, меняясь в выражениях, как лица живых актеров. А Стивен, – Райан покачал головой, – Стивен получил свою плату.

Я спросил, не считается ли это обманом. Он нарочито тяжело вздохнул и посоветовал мне не быть занудой.

– И манекены я тоже не делал, и все остальное, что использовал в экспозиции. Истинный художник – тот, кто, соединив части, получит больше, чем целое.

Он пренебрежительно взмахнул рукой, а я подумал: никого ты, парень, не обманешь, кроме себя.

– И тогда появился Джеймс Галлахер? – спросил я.

– Да, просочился, как мерзкая вонь. Вы вот ненавидите американцев, нет? Джеймс не то чтобы был плохим. Нет, я никогда не считал его плохим. Но судите сами: вот он вдруг появляется ниоткуда, со своим тугим кошельком, со своими связями. Честно скажу: художник из него сносный, если, конечно, вам импонирует старомодный стиль. Попади он в Прекрасную эпоху, уже через неделю оказался бы у какой-нибудь парижанки под юбкой.

И надо же было так случиться, чтобы Джеймс заинтересовался керамикой, нарушил личное, доселе тайное художественное пространство Райана Кэрролла. И Райан бы это даже пережил – вот только Джеймс Галлахер, чтоб его, и петь про себя умел гораздо лучше.

– Но он тоже не прямо сразу взял и все сделал, – сказал Кэрролл. – Это я привел его в мастерскую, помог устроиться, дал инструменты. Даже показал, где уборная.

– Сколько времени у него заняло обучение?

– Около трех недель. Я чувствовал, как он вкладывает в керамику свою душу, но знаете что? Когда он пел свою песню, я делал то же самое. Мысленно. Внезапно это оказалось просто, очень просто. И вот мы уже пели вместе и пропускали сквозь пальцы влажную глину, и в тот момент я чувствовал, как моя песня вплетается в полотно Вселенной, звучит вместе с музыкой сфер.

Но это ведь как хлеб печь – не узнаешь, что получится, пока не получится. И вот на следующий день оба поспешили под землю, на торжественную церемонию открытия печи.

– Для Стивена это давно стало рутиной, – сказал Райан, – и тот день в мастерской ничем не отличался от остальных. Поэтому нам пришлось ждать, пока он достанет все свое и дойдет до поддона с нашими мисками.

Он улыбнулся своим воспоминаниям.

– И вот мы их увидели – обе две, идеально обожженные. Когда Стивен протянул мне мою миску, еще теплую, я понял, что она моя. Буквально почувствовал это всей кожей. Мы с Джеймсом поглядели друг на друга и принялись хохотать, как маленькие дети.

Райан умолк и опустил голову. Посмотрел на свои руки. Перевернул правую ладонью вверх, рассеянно потер повязку.

– Качество изделий проверяют просто – бьют ими о стену печи, – сказал Райан, не поднимая взгляда. – Мы долго препирались, кто первый будет бить: давай ты, нет, ты, нет, давай ты. А потом малыш Джимми шарахнул своей миской прямо об угол печи – об угол, заметьте! – и она зазвенела, словно колокол.

Он посмотрел мне в глаза.

– Догадываетесь, что было дальше?

Тут меня прошиб холодный пот: а вдруг я сам попался на собственную удочку? Ведь если миска разбилась у него в руках, то рану на ладони можно объяснить именно этим. Да и кровь на осколке тоже, если адвокат толковый попадется.

– Ваша разлетелась на куски?

– Нет, – покачал головой Райан, – она треснула.

Клянусь, я буквально услышал, как дружно выдохнули все, кто смотрел допрос по монитору из соседнего кабинета.

– Однако с точки зрения художника лучше бы она разбилась, – сказал Райан. – Джеймс тогда посмотрел на меня, и в его взгляде прямо читалось вот это пренебрежительное: «Не повезло тебе». Победа стала для него стократ слаще благодаря моему поражению, американцы все такие. Я поглядел на него в ответ, и, думаю, по моим глазам он понял, что будет дальше. Потому что сразу ушел, сославшись на какие-то дела.

Райан снова посмотрел на ладони.

– Он бросился бежать, я за ним, мы заплутали в тоннелях, я ударил его миской, она развалилась на части. Он попытался смыться, я пырнул его осколком в спину. Вы это хотели услышать?

Я услышал даже больше, чем хотел, но долг полицейского – докопаться до всех деталей. Этот долг заставил меня еще полчаса выпытывать у Кэрролла подробности погони и точную последовательность действий до и после того, как он пырнул Джеймса осколком миски. Его ответы, конечно, нельзя было приложить к делу, зато они могли пригодиться отделу убийств для перепроверки разных официальных заявлений.

Потом Найтингейл отправил нас с Лесли в Безумство отсыпаться. К этому времени выстывшие, покрытые снежной кашей улицы совсем опустели. Я повернул на Черинг-Кросс-роуд, и Лесли положила руку мне на плечо.

– Ты сегодня поработал, как настоящий коп, – сказала она, – с Рождеством тебя.