Шепот под землей

– Вот что я вам скажу, Райан, – начал я, – по факту у нас есть все, чтобы упечь вас за решетку. Но мы должны знать ваш мотив. Поэтому даем вам возможность облегчить душу и заодно удовлетворить наше любопытство.

– Вам же не надо, чтобы общественность обо всем узнала, верно? – спросил он. – Может, заключим сделку?

– И не мечтайте, – отрезал я. Сивелл был очень категоричен на этот счет.

– Ну, тогда должен предупредить, что использую это в целях защиты, – сказал он, – расскажу все только на открытом слушании. Посмотрим тогда, как вы сохраните вашу тайну.

– Попробуйте, – пожал я плечами, – расскажите. Про странный низкорослый народ, который живет в канализации, разводит свиней и делает горшки. Готов спорить, вы очень скоро окажетесь в Бродмуре, под торазином.

– Торазин, – усмехнулся Кэрролл, – это прошлый век. Сейчас вливают клорозил либо сердолект. Ну, – вздохнул он, – у вас-то, конечно, все схвачено. Шепнете пару слов нужным людям, и все, история замята.

Я изо всех сил старался скрыть облегчение. Да, мы, конечно, не предавали бы ничего огласке. Но минус секретной информации в том, что она не может вечно оставаться секретной. В одном Тайберн была совершенно права, и я не мог не согласиться: нынешнее положение вещей не может длиться вечно.

– Что вас изначально привело к ним? – поинтересовался я.

– К Шепчущим? – переспросил Кэрролл. – О, это семейная традиция. Мы все могли бы быть истинными католиками и добропорядочными буржуа, стать, как заведено, юристами и врачами. Но мы храним память о моем прапрадеде Мэттью Кэрролле. Самом Скотнике-Землекопе.

Который, подобно Юджину Билу и братьям Галлахерам, прибыл в Англию, чтобы рыть каналы, прокладывать тоннели и строить железные дороги.

– Я с раннего детства слышал рассказы о шепчущем народе, – сказал Райан, – но никогда не верил.

– Вы поэтому перебрались в Лондон? – спросил я.

Райан откинулся на спинку стула и рассмеялся, чем-то напоминая Экскаватора.

– Уж извините, – сказал он. – Не обижайтесь, конечно, только не для всех предел мечтаний – переехать в Лондон. Мои дела и в Дублине шли неплохо.

– И все же вы переехали, – заметил я.

– Попытайтесь понять, каково это – оседлать «кельтского тигра», – улыбнулся он. – Над нами столько лет потешались, и внезапно вот он, прорыв! У нас, в Дублине! Тут же возникли кофейни, картинные галереи и сразу несколько сетей пабов вместо одной. Появилось много приезжих: людям захотелось жить в Ирландии, и это было понятно.

Райан пристально посмотрел на меня – и, очевидно, не уловил в моем взгляде ожидаемого сочувствия. Это его встревожило. Оперевшись локтями на стол, он сказал:

– Главный принцип международного художественного рынка в том, что собственно рынком заправляют миллиардеры – и те, кто готов им отсасывать за кусок хлеба.

Райан очень достоверно изобразил соответствующее действие, я даже хихикнул.

– Что до художественной части, то здесь на сцену выходит ваш покорный слуга и ему подобные. То есть непосредственно люди искусства, – сказал он. – А для нас главная цель – выразить… – он замялся, как-то неопределенно повел рукой, – выразить невыразимое. Зачем спрашивать, что означает то или иное произведение? Если бы это можно было объяснить словами, разве стали бы мы тратить время на расчленение коров и консервирование акул? Думаете, кто-то хочет целый долбаный день пилить корову? А потом приходят какие-нибудь дебилы и говорят: «Ой, ну это конечно клево, но разве это искусство?» Да, вашу мать, это искусство! Или вы думаете, я эту херню есть буду?

Он прихлебнул чай, раздраженно хмурясь.

– Господи, нет бы водки попросить. Может, нальете водки-то?

Я покачал головой.

– А вы тоже пилили коров?

– Только на тарелке, в виде бифштекса, – ответил Райан. – Я не брезгливый и не боюсь пачкать руки, но фекалии и трупы животных не для меня. Руки – важный инструмент, ибо нужно четко чувствовать материал, с которым работаешь. Вы в школе учились изобразительному искусству?

– Только актерскому мастерству, – ответил я.

– Но ведь наверняка что-то лепили, хотя бы из пластилина?

– Ну это совсем в детстве.

– Помните ощущение, когда сжимаете его и он скользит между пальцами? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Глину тоже наверняка трогали, ну хотя бы раз в жизни.

Я кивнул и сказал, что помню ее скользкую упругость под пальцами, помню, как волновался, ставя свои поделки в печь для обжига. Правда, не стал говорить, что ни одна из них не вышла обратно: обычно они взрывались прямо в печи и портили при этом работы других учеников. В конце концов мистер Стрэплосс, преподаватель изобразительного искусства, попросту запретил мне трогать глину. Отчасти поэтому я и выбрал актерское мастерство.

Райан заявил, что отношения художника и его материала – это и есть движущая сила искусства.