Шепот стрекоз (сборник) (СИ)

Другие – он долго наблюдал за находящимися здесь на излечении мужчинами и женщинами – все были какие-то равнодушные, бесполые, невнятные, смирившиеся со своим положением, как будто полустёртые жизнью. Словно их начал рисовать кто-то и не дорисовал, что-то не понравилось, и он, отбросив карандаш, принялся стирать, но на полдороге бросил и эту затею, поленился. Так они и бродят по жизни, недорисованные и полустёртые, никак не проявляя своей индивидуальной определённости. И в этом очень походят друг на друга. Черновики, ученические почеркушки, которые забыли уничтожить. У всех на лицах одно и то же выражение – тускло-смиренное, одинаковые вялотекущие движения, смотрят всегда в пол или в землю, двигаются с одинаковой скоростью, на юмор не откликаются, всегда тупо серьёзны… Тоска!

А эти две хотя бы выделялись своей необычной на общем фоне полустёртости жизнеспособностью. Они-то были прорисованы тщательно, скрупулёзно. А одна из них даже с некоторыми чуть ли не карикатурными излишествами.

2

Первая напросилась на знакомство с ним, когда он был не в лучшем настроении, ни с кем не желал идти на контакт и думал про себя, что он, наверное, выглядит сейчас таким же полустёртым, как и все остальные, и это его сильно угнетало; в этом проглядывало напоминание о фатальной тщете и о закате жизни, о неминуемой стёртости с лица земли.

Прошёл уже целый месяц его пребывания в лечебнице. Он катался по дорожке, вдали от прогуливающихся и сидящих за шахматами или шашками с таким же полустёртым интересом под специально сооружёнными из дерева грибами – круглыми столами со скамейками по всей окружности и конусообразной крышей над головой, выкрашенной ярко-зелёной краской. Она неожиданно вышла на дорожку из-за куста цветущего чубушника, почему-то называемого здесь жасмином (наверное, так «красивше»), выпорхнула как бабочка, сорвавшаяся с одного цветка и устремившаяся к другому.

– Разрешите, я вас покатаю?

Голос у неё был не просительный, а вежливо-покровитель-ственный, то ли она хотела сделать ему одолжение, то ли мыслила себя существом высшего порядка, более приспособленным к этой жизни и считающим своей святой обязанностью помогать слабым и убогим. Выказывала милосердие.

Он не считал себя ни слабым, ни убогим. И почувствовал раздражение.

– Спасибо. Нет необходимости. Я справляюсь, – ответил на ходу, держась независимо, не глядя на неё, и покатил дальше, не останавливаясь, даже прибавил ходу.

– Тогда можно я буду идти рядом? – спросила она, нисколько не ускоряя шага и не форсируя звука, и вопрос прозвучал в его удаляющуюся спину.

И опять в интонации не было ничего просительного. Обычный ни к чему не обязывающий вопрос, как в автобусе: «На следующей выходите?» Хотите, отвечайте, не хотите, прикиньтесь глухонемым. Можно просто кивнуть. Или безмолвно придвинуться к выходу.

Он остановил коляску, спросил, не оборачиваясь:

– Хотите поговорить?

Она тоже остановилась поодаль, давая понять, что не собирается навязываться. Нет, так и нет проблем.

– Да.

Он развернул коляску. Что она приняла за приглашение к разговору и подошла поближе.

Внешне производит благоприятное впечатление. Не очень высокая, стройная. Лицо чистое соразмерное и, если убрать больничную бледность и навести лёгкий молодящий макияж – высветлить черноту под глазами и подвести ресницы, освежить губы и подрумянить щёки – довольно милое. Глаза большие серые, нос прямой, в гладко зачесанных и собранных на затылке в пучок тёмно-рыжих волосах и немного распушённых у висков проглядывают нитки седины. В мочках ушей светятся две мелких жемчужины. Уголки рта опущены, и если бы не это, можно было бы сказать, что он чувственный – губы полные, но будто обескровленные. Грудь по-молодому высокая. Силикон? Вряд ли. Вид у неё далеко не гламурный. Хотя, возможно, из-за серого халата – он её явно простил. Одной рукой она стягивала ворот у горла, другой целомудренно придерживала полу халата от невольного распахивания – несмотря на солнце, погода была ветреной. Сколько ей лет в действительности, он определить точно не мог, а его предположения блуждали по цифрам с разбросом до десяти лет, где-то между сорока и пятьюдесятью. Так неопределяема была её внешность.

– О чём? – спросил он, смягчившись. Она напомнила ему чем-то неуловимым его жену. Наверное, так бы сейчас она выглядела, если бы осталась в живых, подумал он.

– Просто поговорить. Если, конечно, вы не против.

Он помолчал, возвёл глаза к небу. На фоне редких облачков, торопливо уплывающих на юго-восток, над лесом кружил коршун. А ещё выше светлой мушкой, оставляя за собой пенный след, бесшумно царапал по синеве самолёт. Солнце ещё не так высоко. До обеда часа два, не меньше. Нет, ему было всё равно. Хочет поговорить, пусть говорит. Зачем обижать женщину.

– Не вижу причин препятствовать, – сказал он и, снова развернув коляску, заработал руками, не торопясь, без резких толчков, ловко и размеренно, сдерживая ход, чтобы ей не пришлось бежать. – Как вас зовут?

– Диана.

Он сбавил ход.