Шепот Земли и молчание Неба

Карлу Марксу принадлежит яркая характеристика этого явления, о котором им в 1842 году сказано следующее: «Фетишизм весьма далек от того, чтобы возвысить человека над его чувственными вожделениями, — он, напротив, является „религией чувственных вожделений“. Распаленная вожделением фантазия создает у фетишиста иллюзию, будто „бесчувственная вещь“ может изменить свои естественные свойства для того только, чтобы удовлетворить его прихоть». Продолжая исследование того же явления, Маркс отмечал, что фетишизация обыкновенного предмета начинается тогда, когда вместо его естественных свойств человек наделяет этот предмет ложными качествами и в голове человека подобная обыденность превращается в «чувственно-сверхчувственную вещь».

Приходится вновь повторить, что бессилие «дикаря» в борьбе с природой, а правильнее, его беспомощность перед ее силами (нередко убийственно могущественными) рождают веру в чудесные вещи, предметы, явления.

Фетиш в далеком прошлом мог быть частью чего-то большого, чему поклонялись, например камнем с той горы, которую почитали. Человек мог сделать подобие того объекта, который чтили, — деревянное изображение кита, тигра, птицы или змеи. Фетиш мог быть просто рисунком на камне, дереве или даже мог быть татуировкой на теле. Фетишем могли стать слова, воспринимавшиеся как заклинание, которые произносились с уверенностью, что их повторение принесет желаемый результат…

Человечество вступает в эпоху начавшегося классового расслоения, и тогда возникает культ предков, а их изображения становятся фетишами, которым поклоняются. Затем наступит время классовых религий, и фетишами станут иные атрибуты религиозного культа — иконы, мощи, иные объекты поклонения — вроде святыни мусульман — черного камня Кааба, лотоса у буддистов или «гроба господня» у христиан.

Так будет, а пока на огромных просторах Австралии, континента, который двести лет назад считался терра инкогнито — таинственной землей, особым объектом почитания пользуется деревянная или каменная чуринга…

Там, где хранятся тени живых

Мандарга рос, как ему казалось, чересчур медленно. Шли дни и ночи, шли как будто бесконечной чередой, а он все был маленьким ребенком. Ему постоянно говорили: «Подожди, подрастешь и тогда сам возьмешь копье и копьеметалку».

— Когда же я подрасту-вырасту? — спрашивал Мандарга, обращаясь к высоченному эвкалипту, который стоял на солнечной стороне территории, принадлежащей роду Речного крокодила.

Мальчику чудилось, что шумевшие в вышине ветви дерева как будто отвечали ему, только он не понимал языка эвкалипта. Не понимал, как его мог понимать старик Гунанг-Ванга, живущий очень долго на земле. Все взрослые рода Речного крокодила рассказывали мальчику, что когда они были маленькими, то уже тогда Гунанг-Ванга был старым, с такой же растрепанной седой бородой и мохнатой, нечесаной седой шапкой волос на голове. Говорили еще, что Гунанг-Ванга был колдуном и знал прошлое и будущее людей племени риттарунго, в которое входил род Речного крокодила.

Мальчик бегал к эвкалипту еще и затем, чтобы по его стволу отмерить свой рост и узнать: а растет ли он сам?

— Сыплется, сыплется, — раздался из-за деревьев хриплый, старческий голос. Пронзительно-тревожный голос звал, и Мандарга побежал на него.

Он выбежал из эвкалиптовой рощи и увидел старика Гунанг-Ванга, который стоял перед причудливым большим термитником и, вскидывая руки, кричал:

— Сыплется, сыплется!

— Старик отец, — обратился мальчик, — что сыплется?

— Не разговаривай, Мандарга, не разговаривай. Я говорю, я хочу и говорю. Оно должно рассыпаться.

Мальчик понял, что старик колдует, что его слова хотят заставить термитник рассыпаться. Но зачем? Никто и никогда не посягал в племени на муравьев и на их жилище.

Они, как и люди племени риттарунго, бродили по одной и той же земле. От горы великого духа Нимбува, что стоит на ночной стороне земли, до этого эвкалипта и от Каменной страны, где ветры в сухой сезон, а дожди — в мокрый изуродовали песчаные скалы, до непроходимых кустарников, за которыми через шесть солнц начинается Большая вода, — такова территория и людей, и муравьев. «Зачем же старик хочет разрушить жилище муравьев?», — подумал мальчик, но боялся спросить, боялся обидеть старика колдуна, живущего на свете с самого начала. И все-таки спросил:

— Зачем, старик отец, ты хочешь разрушить жилище муравьев?

— Чтобы повредили или украли твою чурингу, — сердито и непонятно произнес старик, — негодный мальчишка, ты все испортил.

Гунанг-Ванга тряхнул ожерельем из зубов кенгуру и быстро исчез за стволами деревьев. Мандарга не понял слов старика, у него еще не было чуринги, он еще был маленьким, но что-то заставило его испугаться и заторопиться к своим, к матери, которую он скоро увидел у костра, горевшего перед ветряным заслоном из ветвей кустарника — обычным жилищем охотников на кенгуру и собирателей кореньев и насекомых, людей тотема Речного крокодила.