Шепот Земли и молчание Неба

— Тот, кто входит в юрту с убитым лебедем, тот не может получить отказа в своей просьбе, — сказала Саят и, подойдя к сыну, добавила: — Не печалься, сынок, отец добудет лебедя, и ты с лебедем пойдешь к моему брату, и он отдаст тебе Алтын-ой.

Только через двенадцать дней отец вернулся в юрту. В его руках был убитый лебедь. Большой лебедь — размахом крыльев доставал от пола до крыши юрты. Такого лебедя называли хакасы еще «лошадиным», за него полагалось отдарить конем. Чуть меньше назывался «коровьим». Еще меньше «овечьим». За «коровьего» лебедя давали корову, за «овечьего» — овцу. Но был еще особый лебедь — необычайных размеров, окраски, которого называли «человечьим»: за него полагалось отдарить девушкой.

Муж Саят добыл «лошадиного» лебедя.

— Ничего, сынок, — успокоила своего первенца Саят, — ты пойдешь к своему дяде — моему брату, а мы лебединого рода, и он не откажет тебе. И без лебедя женитьба на дочери дяди — брата своей матери — у нас, хакасов, была всегда правом и обязанностью. С лебедем дядя примет тебя и все сделает, ведь не забыл же он окончательно заветы древних!

Быстро, но не торопясь, собрали родители юношу вновь в дорогу на стойбище дяди Монгуша. Отец завязал на шее лебедя желтую шелковую ленту, мать положила в суму кожаную бутыль с аракой и туесок с мясом.

Отец помог сыну удобнее устроиться в седле и легко шлепнул коня по крупу.

Солнце село. В степи, где в августовский зной вечером дышится легко и привольно, юноша заснул. С первыми лучами солнца он вновь был в седле и продолжал свой путь. К середине дня показалось стойбище Монгуша.

Юноша видел далеко и легко различил перед юртой дядю и его дочь. Они стояли перед входом и о чем-то разговаривали. Дочь несколько раз показала рукой в сторону приближающегося к ним всадника.

Юноша придержал повод. Конь ступил в ложбинку и затем вынес седока наверх. Вот и юрта Монгуша, но уже никого нет перед ней. «Это и к лучшему!» — подумал юноша. Соскочил с седла, привязал коня к резной деревянной коновязи и, взяв лебедя, завернул его в большой платок головой вперед, сунул под мышку, в одну руку прихватил суму с аракой и мясом, другой открыл дверь юрты и вошел вовнутрь.

— Дядя Монгуш, — юноша обратился к Монгушу, сидевшему, как и в первый раз, на ковре в переднем месте, — я привез тебе привет предков — «лошадиного» лебедя, араку и мясо марала. Я прошу за мой подарок твою дочь Алтын-ой. Неужели ты мне откажешь и нарушишь обычай народа?

Юноша положил дары к ногам Монгуша и огляделся. Алтын-ой не было в юрте. Монгуш молчал. Молчал и юноша. Так продолжалось довольно долго. Откинулась дверь входа, вошла Алтын-ой, подала отцу и юноше деревянные бокалы с кумысом.

— Племянник, сын моей сестры Саят, — прервал молчание Монгуш, — я уже вчера знал, что ты приедешь с лебедем. Тебя мои сородичи видели спящим в степи. Я не хочу расставаться с Алтын-ой, но я не могу отказать тебе и как племяннику, и как дарителю лебедя. Бери Алтын-ой, но обещай мне поселиться в моей юрте…

— Дядя Монгуш, — перебил юноша, — такое невозможно, как же мои родители без меня?

— А как же я без Алтын-ой? — в свою очередь сказал Монгуш. И оба замолчали. Юноша прервал молчание первым:

— Вы правы, дядя Монгуш, но давайте сделаем так. Если ваш род не будет в обиде, мои родители поставят юрту здесь же, а если будет против…

— Если сородичи будут против, мы поставим нашу юрту на стойбище твоих родителей! — включилась Алтын-ой в разговор, давая понять, что она согласна быть женой сына тети Саят.

Алтын-ой ощипала лебедя, бросила его в казан с водой, Монгуш пошел звать сородичей на лебединую трапезу, а сын Саят зашел за юрту, чтобы наколоть дров.

Все сложилось, все устроилось на древней земле хакасов в канун новой жизни России. Дети дочери Монгуша и сына Саят уже родились при Советской власти и, став смышлеными, с интересом слушали многократно повторенный рассказ о том, как лебедь помог их отцу сосватать мать себе в жены.

Лебедь был тотемом и южносибирских тюрков, и бурят, и якутов. Чтили эту птицу и другие сибирские народы, и многие из тех, кто жил в Европе и Передней Азии. Были другие тотемы-птицы, были и растения, особенно деревья.

У многих славянских народов и их соседей в Европе в качестве предка почитались разные деревья. Почитание имело разные проявления. Кто-то боялся рубить дерево, считая его живым, способным плакать от боли, брызгать кровью своей. Кто-то считал, что срубленное дерево плачет, взывая о мщении, и плач его падет на того, кто занес топор, и он или умрет или серьезно заболеет. Особенно мстительной белорусы считали рябину, тот, кто ее сломает, либо умрет сам, либо накличет смерть в свою семью. Русские некоторых районов считали, что если срубишь липу, то обязательно заблудишься в лесу и сгинешь.