Шепот звезд

— Я отбил радиограмму с запретом поднимать самолет в воздух — там в самом деле вариант хреноватый.

— Растолкуй мне, дуре.

— А-а, это долго объяснять.

— Можешь не объяснять. И ежику понятно, что ты подставил отца. Из ревности подставил.

— Дурища! Как я мог его подставить? — рассердился Николай Иваныч, чувствуя, что в словах жены правда, которую он скрывал и от самого себя.

— Сам знаешь, что подставил. И не коси под дурачка. Ты его отправил на гибель из-за меня. Тоже мне дуэль! Нет в этой дуэли благородства. Дантес ты, вот и все! Слушай побольше сплетни! Я знаю, откуда все пошло, — от Соньки.

— Ты про что? — спросил он, смутившись.

— Ну тебя в болото! Я дурища, а понимаю твои коварные замыслы. Твой отец ни в чем не виноват. Ни перед тобой, ни перед Богом. Запиши это.

— Не говори чепухи. Нашла Дантеса, умная голова! Да, на ледовой базе трудно, но он не боится трудностей. Он привык их преодолевать… Но все-таки кто из Сени сделал дурачка? В газетах и по ящику такой нефильтрованный базар поднялся! — воспользовался он лексикой бараков. — Перечисляют убитых журналистов, борцов будто бы за правду, а у каждого в кармане грубая зелень на мелкие расходы. Теперь из Сени лепят образ национального героя. И в памяти народной благодаря усилиям телевизионщиков останется его задорно-дебильная ухмылка. Кто его наказал? Любопытно.

— Бог все видит. Нельзя ему было цеплять… — Серафимовна решила, что разумнее будет, если она промолчит: кто много говорит, тот и проговаривается.

— Еще одна смешная история, — заговорил Николай Иваныч. — Не знаю, слышала ли. Соньку затопило. Прибежала ко мне, просила хороших слесарей. Я ей говорю: "У меня не хорошие, а очень хорошие слесаря, но… не по этой части". Она мне: "Как вы ненавидите нас!" — "Вы со мной стали говорить на "вы"!" Она считает, что ей это подстроили: во всем доме система в порядке, а у нее все трубы вдруг полетели. Но следов злоумышленник не оставил никаких. Есть Бог — и не спорь.

— Не спорю. Это Бог-Отец.

— Старухе и помыться нельзя: отключена секция, меняют трубы, пьяные сантехники наживаются. Ей пришлось тряхнуть своей мошной с зеленью.

— Что ж, раньше другие были в подобном положении, а она вся в белом, пусть почувствует, каково быть как все. Ладно. Прощевай. Надеюсь, будешь счастлив со своей консерваторкой — она тебе чего-нибудь на фортепьянах сбацает.

— Ты о чем?

Серафимовна сделала вид, будто играет на фортепьяно, тряся патлами и изнывая в творческом экстазе.

— Ладно. Увидимся, — сказал он, понимая, что жена в игриво-ехидном настроении.

— На том свете, — буркнула Серафимовна.

Пошла прочь, подняла руку над головой, пошевелила пальцами.

Села на скамейку у пруда с утками и задумалась. Ей было о чем думать. Совсем недавно выяснилось, что она никакая не Серафимовна, а Борисовна. Но это известие и известие о том, что Иван Ильич на льду (ей в голову не могло прийти, что старик в опасности, а обвиняла мужа в предательстве единственно ради выхода своим чувствам), были ничто перед главным событием, которое перекрывало все остальное: врач сказал, что она в интересном положении и беременность развивается нормально.

Как Колька не заметил рыжих пятен на ее лице? А-а, он ни хрена в этом не понимает.

Глава пятая

— Авантюристы, разгильдяи, самоубийцы! — бушевал Николай Иваныч в своем кабинете в присутствии единственной слушательницы и зрительницы — секретарши Нины. — Могли угробиться!

— Победителей не судят, — улыбнулась Нина.

— Рано называть их победителями. Взлететь-то взлетели, а как сядут? Летели бы хоть с выпущенными шасси… Знаешь ли, что после самых незначительных работ на шасси самолет положено вывешивать на подъемниках и проверять?

— Там не было подъемников.

— Сама знаешь, что такое русский ГОСТ; без подгонки никакая деталька не встанет на место, надо подгонять.

— Передали, что расчетное время прибытия через четырнадцать часов, сказала Нина.

— Я останусь здесь. Не впервой.

Как раз по телевизору, включенному по случаю позднего времени, выступал усатый, ломающий из себя интеллектуала диктор.

— Прости нас, Сеня, что мы еще живы, а враг гуляет на свободе, но…

Николай Иваныч убрал громкость.

— Они потеряли всякое представление о приличии, — пояснил он.

— Одного не пойму, — заговорила Нина. — Когда "их Сеня" публично оскорбил Ивана Ильича и Махоткина, людей, которым многие были обязаны жизнью и вообще, — полное молчание. А тут "их Сеня" — национальный герой. Ведь он натуральный вор. Откуда у обыкновенного человека такие деньги в коробке из-под обуви?

— Не задавай детских вопросов.

В девять вечера зазвонил телефон, Нина спросила:

— Вы на месте?

Он кивнул и взял трубку:

— Крестинин слушает.

— Эт-то С-самолет Ив-ваныч? — спросил женский голос, который мог принадлежать только Одессе. — Я пьяна, как фортепьяна!

— Ну, вылетел борт, я знаю. И знаю расчетное время прибытия. Доложите обстановку и погоду по трассе…

— Что ты плетешь, черт тебя возьми! Какая еще погода по трассе? Какой борт? Это Одесса!