Шепот звезд

— Знаю и это! — Николай Иваныч чувствовал, что Нина стоит за спиной и слушает. — Как бы не пришлось мне кое-кого послать на… то есть в Херсон… за агрегатом четыреста шестьдесят девять.

— Слушай, ты, С-самолетина! Я тебя хочу видеть. Понял? И не смей меня посылать на Херсон! Бери машину и приезжай ко мне. Немедленно.

— Не вижу в данный момент необходимости в своем личном присутствии на расследовании этого летного происшествия, — сказал он.

— Нет, необходимость есть. И самая настоятельная. Если не приедешь, я разнесу вдребезги телефонную будку — ведь я звоню из будки. И тогда меня возьмут в вытрезвитель, а я — ба-альшой, понимаешь, начальник, возглавляю департамент.

— Может, через ДСУ?

— А-а, рядом жена или сослуживцы? Так я поняла?

— Ход ваших мыслей абсолютно правилен, но я…

— Молчи, Самолетная твоя морда! Жду, как соловей лета.

— Объясните, что случилось. Неужели…

— Хватит допрашивать. Немедленно приезжай. Я такое натворю, что…

— Хорошо. Выезжаю. И пусть четыреста шестьдесят девятый будет на месте. Только сделайте отбортовку…

— Я тебе сейчас сделаю отбортовку!

Он бросил трубку.

"Во стерва! — выругался он. — "Большой начальник"! Знаем этих чиновников от искусства! Всю жизнь занимаются судьбами того, в чем не соображают! Консерваторка! "Пьяна, как фортепьяна!""

— Поезжайте, Нина, домой, — сказал Николай Иваныч. — Впрочем, сейчас поздно. Возьму тачку и подброшу вас до дома.

Нина поглядела на него с верой, надеждой, любовью.

Он ехал в такси и мысленно возмущался.

"У нее, видите ли, образовалось окно! Она, видите ли, расслабилась! Она гусарит. Балаболка от культуры! Она обращается со мной как с какой-то шлюхой! Вызвала — и я должен лететь в любую точку географии! Она делает из меня бабу! Нет, не бабу, а шлюху. А на мне такая ответственность! Но она об этом и знать не хочет. Я для нее "бой-фрэнд"! Отлупить ее, что ли? Подъехать, ни слова не говоря, отлупить и на этом же автомобиле уехать?.. Это я ее должен высвистывать в удобное для меня время, а не она…"

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Подумал, что отец в это время в воздухе, сидит на выносном кресле, глядит на стрелки контроля работы двигателей. Его идиотский поступок по спасению шестьдесят шестой перекликается с челюскинским идиотизмом. Но за этот подвиг всенародной любви не жди, товарищ Сталин руку не пожмет, дедушка Калинин, тряся своей козлиной бородой, орден не вручит…

Одесса была в спортивной курточке и коротких брючках. Она стояла под уличным фонарем со своей подругой Маней. Обе были в очках и крепенько под мухой. Они держались друг за друга, а увидев Крестинина, кинулись его обнимать.

"А эта Маня, пожалуй, ничего себе — у нее такая живая спина, будто пламя играет. И поцелуй — головокружение и обморок".

— Самолет Иваныч, Самолет Иваныч… — щебетали подруги, буквально разрывая его на части. — Я так тебя люблю! И я, и я тебя люблю! Мы обе тебя любим!

— Очень хорошо, — сказал он, стараясь быть саркастичным. — Нажрались до поросячьего визга и выковырнули, а у меня дело ответст…

— Не обижайся, Самолет Иваныч! Ведь мы тебя любим. Мы тебя так любим, так любим, что понесем на руках, как хоругвь. Ты только не ругайся. Ты наше знамя! Ты — наш золотой фонд! Мы понесем тебя, как на первомайской демонстрации, когда трудящиеся что-то демонстрируют… Что они демонстрируют? А-а, Самолета Иваныча демонстрируют! Пойдем, пойдем скорее!

— Вы из меня делаете какую-то шлюху! Свистнули — и вот я перед вами, как лист перед травой…

— Не в рифму, не в рифму! Пойдем! Нет, мы тебя понесем! Понесем туда, где тебя ждет тепло общения, радость жизни и любви.

Впрочем, Крестинину самому пришлось нести этих пьяных обормоток. Они его обнимали, объяснялись в любви, а Одесса даже пустила слезу.

На столе красовалась початая бутылка водки, а остальные были сухими и катались под ногами.

Он понимал сейчас одно: чтобы сравняться с подругами, надо поскорее нажраться тоже до поросячьего визга — тогда они резко поумнеют и он начнет их понимать.

Он принял полный стакан под восторженные аплодисменты Одессы и Мани.

— Ты герой! Ты герой нашего времени! — причитала Маня. — Я буду писать твой портрет.

— Я заставлю всех писать его порт… портрет! — добавила Одесса. — Он рыцарь без страха и упрека. Он — настоящий мужчина! Ты веришь, что оннастоящий?

"А отец в мгновение сие находится в воздухе на неисправной машине…подумалось где-то вне сознания. — Во старые барбосы!.."

Глава шестая