Шеридан

 На сцену большими шагами выходит высокий, величественный, властный воин. Половина публики разражается громкими аплодисментами, другая половина — еще более громкими свистками и воплями. «Долой! Прочь! К черту эти шотландские штучки!» — орут зрители, и вот уже весь зал подхватывает этот клич. Нет, зрители не освистывают крупнейшего британского трагика, играющего Макбета, — все это лишь протест против подлинной шотландской шапочки с орлиным пером, которую он осмелился надеть вместо головного убора, разукрашенного страусовыми перьями, в каковом обычно появлялся на сцене Макбет.

Начинается новая сцена, и вот перед нами появляется, читая роковое письмо, леди Макбет в исполнении величественной миссис Сиддонс. Актрису встречают взрывами аплодисментов; рукоплескания то утихают, то возобновляются с новой силой, и так — семь раз; количество таких взрывов, тщательно подсчитанное, служит мерилом преклонения перед ее славой. Внезапно нетерпеливо шумевшую до сего момента публику охватывает дух идолопоклоннического обожания. Зрители, затаив дыхание, ловят каждое ее слово: не потому, что они увлечены пьесой, а из спортивного стремления уловить момент, когда можно разразиться аплодисментами. Долго ждать не приходится. «Избрать кратчайший путь!» — произносит леди Макбет леденящим душу голосом, в котором уже слышен намек на все дальнейшие преступления. Неистовый восторженный крик с галерки и вслед за этим — гром рукоплесканий. Итак, первый момент отмечен — получено первое «очко». Счет открыт. Вот теперь пошла настоящая игра. При каждом знакомом проявлении гения зрители хлопают, топают ногами, восторженно кричат. Возбуждение и интерес публики резко спадают, когда сцена занята другими актерами. Эти произносят или, вернее, выкрикивают свои реплики так, словно отбывают какую-то неприятную обязательную повинность. В их ролях мало выигрышных моментов, так что зачем стараться? Пьеса медленно движется к завершению, зрители то скучают и переговариваются, то, захваченные великолепной игрой главных исполнителей, целиком превращаются в зрение и слух. В знаменитой сцене, в которой мы видим леди Макбет ходящей во сне, неистовые аплодисменты раздаются чуть ли не после каждой строки. Однако на дальнейшее у зрителей не остается никакого терпения. Спектакль кое-как доигрывается под шуршание шелков и веселый говор расходящейся публики.

ГЛАВА 15.СЦЕНКИ ИЗ ЖИЗНИ

 1

 Комната, обшитая сосновыми панелями. Яркий свет множества свечей и блеск бриллиантов. Алые и синие камзолы, пудреные парики. В голосах и смехе — ожидание. Дверь открывается, и в комнату заглядывает человек с нервным лицом, ярким румянцем и сверкающими глазами.

«А вот и Шерри! — восклицают присутствующие. — Старина Шерри пришел!» Дружный гогот.

«Бутылку вкруговую!» — говорит он хрипловатым голосом...

Шеридан умеет работать, как вол, и лениться, как байбак. Вот что писал он в юности о «Письмах» Честерфилда: «Спеши, утверждает он, от игрищ к учебе и никогда не бездельничай. Я же утверждаю: почаще сиди без дела и размышляй!» Когда к концу долгой парламентской сессии Фокс, предвкушая радость скорых каникул, мечтает вслух о том, как он поедет в Сент-Энн и будет лежать под деревьями с книгой в руках, Шеридан говорит: «Вот блаженство, но почему — с книгой?»

Шеридан — великий мастер по части проволочек, отсрочек, растягивания нескольких дней до нескольких недель. «Точность — это разновидность постоянства, качества, весьма предосудительного»[76], — говорит он устами Джозефа Сэрфеса. Холхед отчитывал Шеридана за то, что он неаккуратно отвечал на письма; первая жена Шеридана подсмеивалась над его нерадивым отношением к переписке. В том, что касается писания писем, признавался он тестю через каких-нибудь три года после женитьбы, на свете не сыскать другого такого лодыря, как он. «Промедление, — внушал он Уитбреду, — является непременным следствием решения ленивого человека написать длинное, подробное письмо».

Шеридан был равно необязателен со всеми, невзирая на чины и звания. Не одни только назойливые кредиторы да скучные визитеры часами маялись у него дома, в этом убежище праздности, дожидаясь, когда наконец в полдень он, энергичный и улыбающийся, соизволит выйти для утреннего приема гостей и посетителей. Пэры и светские красавицы прогуливались в ожидании по его приемной наряду со всеми прочими и зачастую исхаживали «по пятидесяти миль вдоль и поперек по его проклятому ковру». Принцу не раз приходилось мириться с тем, что его карета, посланная за Шериданом, возвращалась в Карлтон-хаус пустой. Шеридану было органически чуждо раболепство перед кем бы то ни было. «Со всеми нами обращаются одинаково», — со вздохом констатировала одна из жертв его невнимательности, заметив в груде нераспечатанных писем на столе Шеридана конверт с короной пэра.