Шеридан

Все это Шеридану хорошо известно, но он, как и прочие его коллеги, отбрасывает эти соображения в сторону. Его соблазняет возможность блеснуть. Он честолюбив, а тут ему представился неповторимый случай проявить все свои способности: красноречие, иронию, умение представить факты в драматической форме и, кроме того, хорошее знание предмета, о котором мало кто подозревал. Не для того он вступил на политическое поприще, чтобы играть вторую, третью или пятнадцатую скрипку в качестве помощника заместителя министра либо помощника руководителя оппозиционной партии. Он чувствует в себе призвание и, ей-богу, еще покажет себя в полном блеске! К тому же появился дополнительный стимул выйти на авансцену. Питт переменил фронт на сто восемьдесят градусов и голосует против Хейстингса, придя к убеждению, что он не может по совести защищать Хейстингса и тем самым связывать свое собственное правление с деспотическими актами, которыми ознаменовалась административная деятельность губернатора.

Шеридан пощадил бы Хейстингса, если бы мог это себе позволить. Ведь он постоянно ратует за средний курс, считая компромисс венцом политической мудрости. Но тут он подпал под влияние Берка. В представлении Берка Хейстингс не человек, а исчадие ада, злой дух, разоривший Бенгал и отколовший от Англии Америку. Всю Беркову теорию управления можно суммировать в одной фразе: «Обман, несправедливость, угнетение, казнокрадство, порожденные в Индии, суть преступления того же рода, семьи и племени, что и те, которые рождены и взращены в Англии».

7 февраля 1787 года палата общин собирается на заседание в качестве комитета полного состава под председательством мистера Сент-Джона. В полночь, в присутствии более пятисот членов парламента, слово берет Шеридан. Шесть часов подряд парламентарии как зачарованные слушают его речь; он говорит очень быстро, но удивительно четко, под конец у него садится голос, и он заканчивает свое выступление шепотом. Когда он умолкает присутствующие — члены палаты общин, лорды, публика — впервые в истории парламента устраивают бурную овацию, снова и снова разражаясь громкими рукоплесканиями. Друзья протискиваются к Шеридану и бросаются ему на шею. Берк заявляет, что красноречие, аргументация и остроумие этого выступления произвели удивительное впечатление, не имеющее себе равных. Фокс говорит: «Все, что я когда-либо слышал; все, что я когда-либо читал, при сравнении с этой речью тускнеет, теряет значение и улетучивается, как туман в лучах солнца». Питт признает, что Шеридан превзошел в красноречии всех ораторов древности и современности. Слушая речь Шеридана, сэр Гилберт Эллиот много раз чувствовал, как горло ему сдавливают рыдания, а после не мог заснуть от волнения. Прослезился даже бесстрастный Дадли Лонг. Речь Шеридана побудила мистера Стэнхоупа в корне изменить свои взгляды и поколебала убеждения мистера Монтегю. Она так потрясла мистера Уилберфорса, мистера Мартина и других, что они потребовали закрытия заседания, с тем чтобы получить возможность собраться с мыслями перед голосованием. Действие речи было подобно легкому опьянению, против которого никто не мог устоять.

Мистер Логан, автор мастерской защиты Хейстингса, явился в тот день в палату общин, предрасположенный в пользу обвиняемого и предубежденный против обвинителей. По истечении первого часа выступления Шеридана мистер Логан заметил сидящему рядом другу: «Все это сплошное витийство, утверждения без доказательств». Еще через час он заговорил по-иному: «Какая замечательная речь!» На исходе третьего часа он воскликнул: «Действиям Хейстингса нет никакого оправдания!» Еще час спустя он уже кипел: «Поистине Хейстингс — ужаснейший преступник!» И под конец он с чувством провозгласил: «Из всех чудовищ беззакония Уоррен Хейстингс — самое страшное».

Потрясенные парламентарии, боясь самих себя, не решаются предпринять какие бы то ни было практические шаги, пока они немного не поостынут. На какое-то время обсуждение всех прочих вопросов становится немыслимым. Никто не может говорить ни о чем другом, кроме как о речи Шеридана в защиту княгини Ауда.

Шеридан не жалеет красок: Ганг, Джамна, визири, бегумы, евнухи, раджи, зенаны[65], гаремы — вся эта экзотика значительно усиливает общий эффект. Его речи тенденциозны, пристрастны, его обличения преувеличенны. Но они будоражат и поражают национальное воображение.

(В напечатанном виде выступления Шеридана не в состоянии передать первоначального впечатления от них: ведь личное обаяние оратора играло тут не последнюю роль. «Сверкающие глаза, выразительное лицо, завораживающий голос — ничего этого нет. Остаются лишь холодные печатные знаки».)