Шериф

Мамонтов кивнул и пошел рядом, освещая ему дорогу фонариком.

Они возвращались домой: мужчины, сплоченные общим делом. Но они возвращались не с победой, как это было в сорок пятом или сорок шестом, а с телом убитой девочки на руках. Город не встречал их радостными огоньками, он лежал перед ними темный, пустой и беззащитный.

Они шли молча, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Потому что гордиться им было нечем.

* * *

Шериф сплюнул и выбросил короткий бычок.

— Вот так это было, док… — сказал он Пинту. — Но это еще не конец. Далеко не конец. Я возвращался, толкая перед собой этого ублюдка, и не знал, что в ту ночь побываю у заброшенной штольни еще дважды. Дважды, понимаешь?

— Нет, — честно ответил Пинт. — Что вы там забыли?

— Видишь ли… Иван был совершенно прав — это нехорошее место, и ходить туда не стоило. Но я почему-то чувствовал, что мы найдем его именно там. Так оно и случилось. Мы нашли его, но… Эта поляна словно манила к себе. Притягивала…

— Зачем вы туда вернулись? — повторил Пинт.

— Валька… — словно нехотя протянул Шериф. — И старик Ружецкий, Семен Палыч. Это была их идея.

— Какая идея?

— Собрать всех в школе. Всех, кто может самостоятельно застегивать ширинку. Хотя… В последнее время мне кажется, что их не так уж много в нашем городе. Тех, кто может сделать это самостоятельно, если ты понимаешь, о чем я говорю…

— Нет, не понимаю.

— А чего тут непонятного?

* * *

Молчаливая процессия ступила в город, и первым ее встретил стоящий на отшибе дом Воронцовых. Ружецкий направился было к дому, но Баженов его окликнул:

— Стой! Только не туда!

— А куда?

— Неси в больницу. Мать не должна ее видеть… такой. Я сейчас зайду, вызову Николаича… Я… сейчас… Баженов обернулся, сунул кому-то ружье.

— Подержите… этого, — сказал он и быстрыми шагами направился к дому.

В одном окне горел слабый огонек. Баженов не представлял, что он сейчас скажет. Как? Какими глазами он посмотрит на Екатерину?

Он вспоминал свои слова, сказанные пару часов назад: «Я найду его». Его! Он не сказал тогда: «Я найду Лизу», будто уже списал ее со счетов. Да так оно и было. Ну, нашел он ЕГО, а что дальше? Что дальше?

Этот вопрос крутился в его голове и не давал покоя.

Баженов не стал подниматься на крыльцо, прокрался к окну и подпрыгнул. Ни Екатерины, ни Лены не было видно. За столом — спиной к нему — сидел Тамбовцев, подперев голову рукой. Казалось, он спал.

Баженов так и не решился постучать в Дверь. Он не знал почему, но не смог этого сделать. Он тихонько поскребся в стекло и услышал грузные шаги Тамбовцева. Доктор прижался к окну, приставив ладони к лицу, его нос сложился наподобие пятачка. Баженов кивнул и услышал, как тяжелые шаги, заставлявшие скрипеть половицы, направились к двери. На стекле остался жирный отпечаток лба и носа.

Тамбовцев выскочил на крыльцо. Он выглядел так, словно уже все ЗНАЛ. Наверняка. И все-таки короткий луч надежды блеснул на его лице, разгладил складки на лбу и заставил дрогнуть уголки губ. Баженов молча покачал головой, и Тамбовцев снова состарился на миллионы световых лет.

— Мы решили отнести ее в больницу, — громким шепотом сказал Баженов.

Тамбовцев кивнул. Плечи его дрожали. Он смахнул слезы. Не вытер, а именно смахнул, словно случайные капли дождя, и сказал:

— Я все понимаю…

Мужчины встретили его молча. Они расступились, глядя себе под ноги. Только один человек — хотя вряд ли его можно было назвать человеком — ухмылялся.

Ухмылялся, будто спрашивал: «Ну что, веселую забаву я вам устроил?»

Тамбовцев посмотрел на него странным взглядом — на всего целиком и одновременно сквозь него — и отвернулся.

Лиза лежала на руках у Ружецкого, и, если бы не безжизненно болтавшиеся ножки и измазанный кровью подол белой рубашки, можно было подумать, что она спит.

Тамбовцев подошел к Ружецкому.

— Дай ее мне… — сказал он. В этом голосе было все: чудовищная боль, бесконечная нежность и светлая печаль. Все сразу.

Ружецкий аккуратно переложил тело девочки на руки Тамбовцева.

— Я провожу его, — сказал Иван. — Я только провожу его до больницы…

Баженов молча кивнул: давай, мол.

— А что с этим? — спросил Мамонтов. Он всегда был из тех ребят, которые любят помахать кулаками после драки.

— Отведу его в участок, — ответил Баженов.

— Я с тобой, — заявил Ружецкий. — Вдвоем спокойнее. Баженов снова кивнул.

Он подождал, пока Тамбовцев с Иваном скроются в темноте, и только потом толкнул в спину Микки.

— Пошел, мразь!

Он хотел толкнуть его посильнее, чтобы тот упал на колени, но у Баженова опять ничего не вышло. Микки двинулся вперед танцующей походкой. Он всем своим видом давал понять, что главная роль в этой пьесе принадлежит ему.

Дойдя до Центральной, они свернули направо. Баженов отметил, что, когда они проходили мимо какого-нибудь дома, свет в окнах моментально гас. Он чувствовал, что их рассматривают из-за занавесок, с ненавистью и укоризной.

«Все верно, — думал Баженов. — Я виноват. Я очень виноват. В том, что не смог ПРЕДОТВРАТИТЬ ЭТО».

Они дошли до участка. Баженов вошел, зажег свет. Затем открыл дверь камеры и сказал Ружецкому, поджидавшему на улице:

— Давай его сюда!