– Она кажется мне опрятной и трудолюбивой, – заметил Мур.
– Не знаю, кем она кажется, и не стану утверждать, будто она грязнуля или лентяйка,
– По-моему, ты не очень-то счастлива в Англии, Гортензия.
– Мой долг – быть там, где находишься ты, брат. Однако я действительно имею тысячу причин тосковать по нашему родному городу. Здесь буквально весь свет кажется мне дурно воспитанным. Мои привычки тут считаются несуразными. Если девушка с фабрики заглянет к нам в кухню и увидит, как я готовлю обед в этих юбочке и кофточке (ты ведь знаешь, что я не могу доверить Саре ни одного блюда), то она станет надо мной насмехаться. Если я принимаю приглашение на чай, что случалось раз или два, то ощущаю, как меня задвигают на задний план; я вовсе не получаю того внимания, которого достойна. Подумать только, из каких славных родов мы с тобой происходим, – взять хоть Жераров, хоть Муров! Мы имеем право требовать определенного уважения и чувствовать себя уязвленными, когда нам в нем отказывают. В Антверпене со мной всегда обращались с почетом, а здесь, стоит мне открыть рот, как все полагают, будто я разговариваю по-английски с нелепым акцентом, в чем я лично сомневаюсь – ведь я произношу звуки идеально!
– Гортензия, в Антверпене мы были богачами, в Англии нас считают за бедняков.
– Да! Люди здесь корыстные. Опять же, дорогой брат, в прошлое воскресенье, как ты помнишь, было очень сыро, поэтому я отправилась в церковь в своих опрятных черных сабо – в большом городе такие, конечно, не наденешь, но ходить по деревенской грязи обуви лучше нет. И вот, пока я шла по проходу между скамьями, вся такая сдержанная и умиротворенная, как обычно, четыре леди и столько же джентльменов засмеялись и закрыли лица молитвенниками!
– Ну надо же! Не носи больше свои сабо. Я ведь говорил, что они не вполне годятся для этой страны.
– Роберт, это же не обычные сабо, какие носят крестьянки! Говорю тебе, брат, это
– Забудь про Монс с Лёзом и фламандские
– У Каролины? Мне – спрашивать у Каролины? Советоваться с ней насчет платья?! Да это ей надо со мной советоваться по каждому поводу! Она лишь дитя.
– Ей лет семнадцать-восемнадцать, так что она уже должна разбираться в платьях, юбках и обуви.
– Умоляю тебя, брат, не порти мне Каролину! Не то с твоей подачи она заважничает. Сейчас она скромна и непритязательна, такой пусть и остается.
– Всем сердцем с тобой согласен! Она придет сегодня?
– Да, в десять часов утра у нее, как всегда, урок французского.
– Тебе ведь не кажется, что Каролина над тобой насмехается?
– Отнюдь. Она ценит меня больше, чем кто-либо здесь. Впрочем, Каролина ведь и знает меня лучше других. Видит, что у меня есть образование, ум, манеры, принципы – короче говоря, все то, что отличает благовоспитанную женщину из хорошей семьи.
– Ты ее хотя бы немного любишь?
– «Любишь» – слишком громко сказано. Я не из тех, кто предается неистовым страстям, поэтому на мою дружбу действительно можно положиться. Я отношусь к ней как к родственнице и сочувствую ее обстоятельствам. Поведение Каролины на уроках скорее способствует приязни, которая проистекает из вышеназванных причин, нежели ее уменьшает.
– Значит, на уроках она ведет себя хорошо?