Шерли

– Потому что это окончательно настроит против тебя всю округу.

– Должен ведь я исполнить долг и защитить свою собственность! Этот малый еще тот негодяй, его необходимо обезвредить, пока он не натворил чего похуже.

– Но ведь его сообщники будут тебе мстить! Ты не представляешь, насколько злопамятны жители этой страны! Многие хвастаются тем, что могут носить камень в кармане семь лет, потом перевернуть его, подождать еще семь лет и, наконец, нанести удар.

Мур расхохотался:

– Громкое заявление, которое как нельзя лучше характеризует твоих любезных йоркширских друзей! Не бойся за меня, Лина. С нашими простодушными соотечественниками я постоянно настороже. Тревожиться обо мне не следует.

– Чем же я могу тебе помочь? Ведь ты мой кузен, и если что-нибудь случится…

– Лина, ничего не произойдет. Говоря твоими словами, на все воля Божья. Разве нет?

– Верно, дорогой мой Роберт. Да хранит тебя Господь!

– И если от молитв есть толк, то твои мне точно помогут. Ты ведь молишься за меня хотя бы иногда?

– Разумеется, Роберт! Я постоянно поминаю в своих молитвах и тебя, и Луи, и Гортензию.

– Так я и думал. Когда я ложусь в постель, усталый и сердитый, словно безбожник, другая душа просит прощения за мои грехи и молит даровать мне спокойный сон. Вряд ли подобное заступничество сильно поможет, но ведь мольбы исходят из уст невинных и искренних. Несомненно, они должны сработать, как и жертва Авеля, особенно если предмет их заслуживает прощения.

– Отбрось сомнения! Ты напрасно на себя наговариваешь.

– Если человека растили единственно для заработка денег, и живет он только ради этого и ни для чего более, и дышит лишь воздухом фабрик и рынков, то немного странно шептать имя его в молитвах или поминать суетные помыслы среди благочестивых дум. Удивительно, что о нем преданно заботится доброе, чистое сердце! Если бы я мог направлять это великодушное сердце, то повелел бы ему исторгнуть того, у кого нет более высокой цели в жизни, чем залатать бесчисленные дыры в траченном молью капитале и стереть со своего мещанского щита позорное пятно банкротства.

Намек, хотя и был сделан мягко и сдержанно, как показалось Каролине, поразил ее в самое сердце.

– Я думаю… или буду думать о тебе как кузина, – промолвила она. – Роберт, теперь я знаю жизнь лучше, чем когда ты только приехал в Англию, гораздо лучше, чем на прошлой неделе или даже вчера. Ты пытаешься достичь успеха и не можешь позволить себе никакой романтики. Однако не пойми меня превратно в будущем – я лишь пытаюсь проявлять дружелюбие. Ведь сегодня утром ты понял меня превратно, не так ли?

– Что заставляет тебя так считать?

– Твой взгляд, твое поведение.

– Ну же, посмотри на меня…

– О, теперь ты ведешь себя по-другому. Я даже осмеливаюсь с тобой разговаривать.

– И все же я прежний, разве что Мур-делец остался на фабрике. Сейчас перед тобой стоит твой родственник.

– Да, мой кузен Роберт, а не мистер Мур.

– Вот именно. Каролина…

В соседней комнате послышался шум – гости двинулись к выходу. Дверь открылась: приказали подать экипаж, дамам понадобились их шали и шляпки. Мистер Хелстоун позвал племянницу.

– Роберт, мне нужно идти.

– Да, тебе лучше отправиться к ним, или же они войдут сюда. Чтобы не встречаться с этой компанией в коридоре, я покину дом через окно. К счастью, оно открывается как дверь. Погаси свечу, и доброй тебе ночи, Каролина. Я целую тебя, потому что мы родня и между кузенами поцелуи вполне допустимы. Доброй ночи!

Глава 8. Ной и Моисей

На следующий день Мур поднялся до рассвета и успел съездить в Уиннбери прежде, чем его сестра сварила кофе на молоке и нарезала бутерброды к завтраку. Подробностями поездки он делиться не стал, а Гортензия и не допытывалась, поскольку не имела обыкновения вмешиваться в дела брата или спрашивать отчета о его перемещениях. Свои коммерческие операции, довольно сложные и подчас малоприятные, он хранил в тайне, надежно укрыв в сердце, разве что иной раз пугал ими Джо Скотта или заграничного собеседника по переписке. Видимо, торгашеская привычка к скрытности в важных вопросах была у Мура в крови.

Позавтракав, он отправился в контору. Генри, сынишка Джо Скотта, принес почту. Мур сел за стол, распечатал конверты и просмотрел письма. Все они были короткими и, вероятно, не очень приятными – скорее досадными, поскольку, дочитав последнее, он воинственно раздул ноздри и усмехнулся. Вслух Мур не сказал ничего, но глаза у него вспыхнули так, что того и гляди сам дьявол явится из преисподней и утащит с собой всех причастных к этому делу. Выбрав перо и яростно сорвав с него опушку, Мур настрочил несколько писем, запечатал их и вышел пройтись по фабрике, а вернувшись, принялся за чтение газеты.