Шерлок Холмс и дело о шахматной доске

По словам нашей гостьи, в обществе можно было встретить эмигрировавших русских нигилистов, богатых английских либералов, которые сочувствовали аутсайдерам всех стран, британских социалистов, ученых феминисток, претенциозных поэтов, а также богему любых национальностей – например, итальянских и испанских анархистов, находящихся в бегах и преследуемых своими правительствами. Общество друзей русской свободы, казалось, охватывало самые разнообразные виды деятельности: учебные кружки, групповые чтения, чаепития и суаре[10] для интеллектуалов в Хэмпстеде, Чизике и бог знает где еще. На мой беспристрастный взгляд, они напоминали праздную публику, возбужденно следящую за революционной драмой с собственных совершенно безопасных мест в театре жизни.

Однако Шерлок Холмс проявил некоторую заинтересованность в рассказе мисс Симмондс. Он даже несколько поднял ей настроение, задавая вопросы об упоминаемых клиенткой людях. Беседа о русском обществе действительно отвлекла нас от ужаса, который происходил здесь и сейчас, – судьбы двух молодых женщин, одна из которых погибла во цвете лет под колесами локомотива, а вторая шагнула навстречу чудовищным испытаниям.

По словам Виктории Симмондс, Анна Перовская притягивала сторонников как магнитом. Анна и Анджела сблизились, что вызвало некоторую ревность у Виктории. Анна привела Анджелу в пансион «Либерти-хаус», служивший центром русских политических изгнанников. Гостиница представляла собой комплекс из двух кирпичных домов ленточной застройки, прижатых друг к другу, который общество арендовало у владельца трущоб в одном из переулков Кэмден-Тауна – меньше чем в часе ходьбы через Риджентс-парк от Бейкер-стрит. Усилиями Анны Перовской плату за проживание постояльцев взял на себя благотворительный фонд, созданный графом Кропотским, известным русским изгнанником.

В те времена седобородый добродушный граф был весьма популярен в Лондоне, и я часто читал о нем в газетах. Он сплотил богатых британских спонсоров с целью благотворительной поддержки русских изгнанников и сделал движение против царизма весьма модным.

Наша клиентка посетила «Либерти-хаус» всего пару раз и очень давно не бывала там, поскольку испытывала дискомфорт в этом суровом месте. Обычно в пансионе жил десяток-другой постояльцев. Три раза в неделю они устраивали бесплатные ланчи с последующими политическими дискуссиями для всех желающих. В одной из больших комнат на верхних этажах стояли швейные машины, на которых волонтеры шили платья, чтобы зарабатывать деньги. Мисс Симмондс упомянула, что в коммунах русских радикалов часто устраивались подобные швейные мастерские, причем мужчины выполняли ту же работу, что и женщины. Для меня это выглядело дикостью; Холмс между тем, казалось, схватывал все, что рассказывала клиентка, на лету.

Русские изгнанники, по словам нашей гостьи, были постоянными обитателями пансиона, а среди посетителей часто встречались итальянские, испанские и британские анархисты, поэтому дискуссии обычно велись на ломаном английском. Старший из жильцов, хорошо образованный русский, Иван Мышкин, избегал политических споров. Виктория Симмондс находила его настолько же отталкивающим и неприятным, насколько Анну Перовскую – интересной и привлекательной. Мышкин казался нашей клиентке чванливым и целиком поглощенным собственными знаниями.

Виктория Симмондс поведала, что ее сестра часто оставалась в «Либерти-хаус» на несколько недель в качестве добровольной помощницы. Анджела усердно изучала русский язык и становилась все более глубоким приверженцем дела борьбы с царизмом.

– Ваша сестра рассказывала о каких-либо событиях в пансионе, которые могли ее встревожить? – спросил Холмс.

– Ничего такого, что объяснило бы ее записку, – ответила Виктория Симмондс. – Правда, несколько месяцев назад ее сильно расстроила ужасная ссора в «Либерти-хаус». Я даже порадовалась, что не видела произошедшего.