Шерлок Холмс и дело о шахматной доске

Я зашел в небольшой ресторанчик в стороне от Мэрилебон-Хай-стрит, чтобы отведать устриц на ланч, а затем возвратился на Бейкер-стрит и провел остаток дня, разбирая бумаги. Быстро закончив дела, я просмотрел памфлет Нечаева, распространяемый в Лондоне, по словам Григория, молодым нигилистом Петром Богдановичем. Как и предсказывал Холмс, я нашел положения «Катехизиса революционера» вопиюще тревожными:

Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени… Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее достижению… Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции… Товарищество не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация, без сомнения, вырабатывается из народного движения и жизни. Но это – дело будущих поколений. Наше дело – страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.

Вот что писал Нечаев. Но, так или иначе, этот зловещий крысолов сыграл мелодию, которая покорила армию молодых русских идеалистов. Он склонил их к хаосу и убийству, чтобы в итоге они оказались на царских виселицах или медленно умирали от отчаяния в лагерях посреди ледяных просторов Сибири. И теперь его подражатель, Богданович, хочет сыграть эту мелодию снова.

Я погрузился в беспокойный, прерывистый сон прямо в кресле. Пробудился я липким от пота, в неудобном положении. Следы нелепого тревожного сна таяли в сознании. Возможно, кошмар был вызван устрицами. Но, конечно, я слишком много размышлял обо всех этих русских ужасах.

Мне приснились какие-то сцены из празднования русской Пасхи, золоченые луковицы церковных куполов на фоне лазурного неба. Я слышал перезвон колоколов и видел спины мужчин в черных рясах, как у православных священников. Они двигались процессией, распевая: «Он воскрес, Он воскрес», пока звонили колокола. Потом я услышал их радостное песнопение более четко: «Сатана воскрес, сатана воскрес!» – и очнулся в холодном поту.

Холмс вернулся мрачным и молчаливым. Вскоре после ужина он приготовился снова покинуть дом. Я спросил, собирается ли он опять следить за «Либерти-хаус».

– То, что я намереваюсь сделать, Уотсон, очень важно, – ответил мой друг. – Это еще важнее, чем наблюдение за «Либерти-хаус». Тяжелая работа, но – сейчас или никогда. Завтра нам нужен прорыв. Если мисс Симмондс ничего не вытянет из своей сестры, я должен добиться результата другими средствами.

Глава 4 Дом ужасов

На следующий день ровно в четыре часа вечера Холмс позвонил в дверь квартиры мисс Симмондс. Мы надеялись на успех. Утром сыщик издалека проследил за встречей сестер в Риджентс-парке. Он покинул их, когда все, казалось, шло хорошо.

Однако, когда дверь отворилась, я в первое мгновение не узнал нашу клиентку – такой потрясенной и изможденной она выглядела. Явно случилось нечто ужасное. Мисс Симмондс провела нас в ту же гостиную, что и прежде. Она молча села, и слезы выступили в ее темных глазах.