Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

Я был удивлен проницательностью моего друга, тем более что нас разделяли заросли фикуса в объемистой кадке, и не сразу сообразил, что наблюдал он за мной в зеркало, наклонно висящее над моим диваном. Действительно, я был пропитан скептицизмом почти в той же мере, как и только что выпитым хересом, но льстил себя надеждой, что по моему виду не заметно было ни того ни другого. И хотя вопрос Холмса задел меня за живое, я не был готов так вот, с места в карьер, ему отвечать. Да и вряд ли бы ответ ему понравился. Заметив мое смущение, Холмс подбодрил меня на свой лад.

— Давайте выкладывайте, дружище, все без обиняков. Чужая точка зрения вполне способна разрушить ложную конструкцию или укрепить истинную.

Деваться было некуда и, пожав плечами, я волей-неволей решил высказаться начистоту:

— Э-э… м-м… не то чтобы я не верил в успех… скорее, я не верю в наличие самого дела… Все это с самого начала представляется мне не вполне м-м… серьезным, Холмс. Люди с легкими психическими отклонениями, каким, к сожалению, является наш симпатичный мистер Торлин, их больными-то назвать язык не повернется, часто бывают очень последовательны в своих фантазиях и способны увлечь ими даже такие трезвые головы, как ваша, Холмс. Прибавьте излишнюю впечатлительность, которой учитель страдал с детства, если даже лечился у доктора Т., а скажу вам, этот доктор пустяками не занимается. Неужели же вы не видите всех симптомов душевного заболевания — они должны быть очевидны для ваших натренированных глаз. Да и с чего все началось-то? Вспомните! Мистеру Торлину приснился сон. Сон! Подумать только! Мне они снятся каждую ночь и гораздо более причудливые, но я их никому не рассказываю. Да и в вашей практике, Холмс, если не ошибаюсь, сон никогда не являлся основанием не то что для расследования, а и для мало-мальски серьезного разговора. Хотя, надо согласиться, в последнее время все как с цепи посрывались, пересказывают друг другу сны, переписывают их в толстые тетрадки. Появились даже серьезные исследования на эту несерьезную тему. Согласен, что душа человека очень впечатлительна, подвержена иной раз всякого рода аномалиям и странностям, еще недостаточно изученным. Но нельзя же все на свете объяснять этими странностями и аномалиями. Отклонения от нормы повсеместно объявлять правилом, а правила отметать на том лишь основании, что они не могут волновать воображение. Такое еще простительно журналистам, которые для оживления своей писанины готовы на голову встать, но не вам, Холмс. Вы всегда отличались строгой логичностью суждений и светлым аналитическим умом. С другой стороны, я легко могу объяснить теперешнее ваше состояние. Бездеятельность, друг мой, для вашей энергичной натуры смерти подобна. А после схватки с кровавым Лекарем она вам особенно тяжела, и, судя по всему, вам нужен не отдых, как любому другому измотанному человеку, а другое не менее запутанное и опасное дело. Таков уж ваш профессиональный темперамент. Но все же это не повод высасывать из пальца преступление, которого, по-видимому, и не было. Как-то это несерьезно, Холмс.

— Гм… гм…

— Взять, к примеру, хотя бы обморок миссис Вайс. Ну что тут выходит за рамки обыденности? Вызван он либо действительной потерей крови от простого бытового пореза, либо страхом, обычным у женщин при виде крови… Или опрокинутый томатный соус. Ах, как страшно! А этот красный цветок? Французский символизм какой-то, если только не хуже, — русский анархизм. То он был, а то вдруг пропал сам собой, но при этом всех привел в замешательство… С серыми пальцами и вовсе несерьезно, что там могло примерещиться деревенскому пастуху, извините, «в подпитии». Тогда я, может, и зеленую овцу сюда же приплету, коль скоро она поразила мое воображение. Не скрою, в какой-то момент некие такие флюиды и меня взвинтили. Воздух был точно наэлектризован таинственным. Но надо же рассуждать здраво. Ну, что, к примеру, можно было извлечь из этой одинокой колеи на дороге и каких-то там пыльных камушков? Ну, скажите мне, Холмс, что? По-моему, все это притянуто за уши.

Никогда раньше я не позволял себе ничего подобного, но никогда раньше Холмс и не интересовался всерьез моим мнением. Потому, видно, меня и прорвало. Я был даже несколько смущен своей горячностью. Но Холмс, похоже, нисколько не обиделся, а даже как будто развеселился.

— Что ж, Ватсон, я сам напросился…

— Да, Холмс, вы сами начали этот разговор, а я прямолинейный солдафон — что на уме, то и на языке…