Шерлок от литературы

— Ты не веришь в его авторство?

— Понимаешь, — наморщил Мишель нос, — мы тоже, как и Шолохов, живём в эпоху «смены времён». Жизнь — социум, политика, экономика — столь изменилось, что практически невозможно реконструировать прошлое по чужим воспоминаниям. Это нужно самому пережить, чтобы описать. Ну не может человек, родившийся в год московской олимпиады, опубликовать такой роман об Афгане по чужим рассказам, чтобы участники событий не обнаружили ни малейшей фальши. В «Тихом Доне» тоже видно: роман писал очевидец, современник и участник событий. Отсюда и возник «шолоховский вопрос» в литературоведении. Среди людей, имеющих отношение к литературе, не было, я думаю, ни одного умного и честного исследователя, который считал бы Шолохова автором романа.

— Ты уверен, что все шолоховеды — бесчестные лжецы?

— Ну, — завёл глаза в потолок Литвинов, потом поднялся и подошёл к книжной полке. — может быть, они блаженной простоты и святой доверчивости люди, не знаю, но о личности самого Шолохова есть свидетельства. Причём, далёкие от пристрастности. Вот, например, Евгений Шварц: «…На вечернем заседании выступил Шолохов. Нет, никогда не привыкнуть мне к тому, что нет ничего общего между человеческой внешностью и чудесами, что где-то скрыты в ней. Где? Вглядываюсь в этого небольшого человека, вслушиваюсь в его южнорусский говор с «h» вместо «г» — и ничего не могу понять, теряюсь и не хочу верить, что это и есть писатель, которому я так удивляюсь. Съезд встал, встречая его, и не без оснований. Он чуть ли не лучший писатель из всех, что собрались на съезд. Да, попросту говоря — лучший. Никакая история Гражданской войны не объяснит её так, как «Тихий Дон». Не было с «Анны Карениной» такого описания страстной любви, как между Аксиньей и Григорием Мелеховым. И «Анну Каренину» упомянул я напрасно. Страсть здесь ещё страшнее. И грубее. Ну, словом, смотрю я на «Тихий Дон» как на чудо. И никак не было видно сегодня ни по внешности, ни по говору, ни по тому, что он говорил — что это вот и есть автор «Тихого Дона».

Мишель захлопнул книгу и поднял на меня глаза.

— И заметь, это говорит совсем не завистник, в тоне Евгения Шварца откровенное недоумение — и больше ничего. А вот академик М.П. Алексеев, который общался с Шолоховым на президиумах АН СССР. Он — литературовед, и его суждение — это взгляд исследователя на исследуемое. «Ничего Шолохов не мог написать, ничего!» Согласись, достаточно жёстко сказано. А вот ещё одно характерное воспоминание. Это человек, связанный с миром литературы только генетически. Физик Никита Толстой вспоминал, что его отец, Алексей Николаевич Толстой, сбежал из Москвы, когда ему предложили возглавить ту самую комиссию по плагиату. А дома на вопрос: «Кто все же написал «Тихий Дон?», отвечал одно: «Ну, уж, конечно, не Мишка!» Александр Солженицын, современник Шолохова, как и я, опирается на сравнение личности и текста: «Автор «Дона» был сердечно предан Дону, страстно любил казачество и имел собственные мысли о судьбе края. Он ни в чем не проявил бесчестия, не высказывал безнравствия, а как художник был превосходно высок. Автор «Целины», хотя и зная Дон, не проявляет любви к ее жителям, а мысли содержит на уровне советского агитпропа. Народное бедствие он описывает бесчестно, лживо, глумливо, а как художник провально ниже уровнем». Известно и то, что Шолохов, живя в Вешенской, отказывался от встреч с писателями. Если же эти встречи случались, был, что называется, «закрыт». Это пытались объяснить высокомерием «живого классика». Но я склонен полагать, что ему действительно нечего было сказать. Например, он встречался со Стейнбеком — без переводчика. Стейнбек не знал русского языка, Михаил Александрович не знал и английского. Они сидели за столом. Выпили около трёх бутылок водки, расстались довольные друг другом. Василий Шукшин с ним тоже встречался, но он был в ужасе: Шукшин шёл к великому писателю, а увидел перед собой обыкновенного деревенского пьяницу и вдобавок дурака. Последнее больно задело Шукшина, хоть он и не показал этого.

— Я тоже читал, что он не любил говорить о литературе, — начал я, полагая договорить, что тому может быть немало объяснений.

— Но почему? — не дал мне выразить эту мысль Литвинов. — Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой о литературе охотно рассуждали, потому что ею занимались и любили её. Чехов тоже охотно делился мыслями с Сувориным. Горький часами трепаться мог о поэзии и прозе. Почему же молчал только Шолохов? Не потому ли, что ничего сказать не мог, потому что просто ничего не знал? Однажды его спросили: «Вот у вас в романе появляется чёрное солнце, откуда такой образ?» А образ имеет свои корни: от «Слова о полку Игореве» до Максимилиана Волошина и Мандельштама. А Шолохов, прежде чем ответить, смотрит вдаль: «Я вот сейчас вспомнил, где это. Это гибель Аксиньи. Я помню, когда я это писал, у меня прямо в глазах потемнело».

Мишель презрительно усмехнулся.