— Сегодня сто тридцать шесть языков России находятся под угрозой исчезновения. Государству теперь плевать на сохранения культуры малочисленных народов, оно считает, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Чтобы родной язык не стал на грань вымирания, на нем должны говорить его носители, а если они этого не хотят, о чем и говорить-то? Сегодня никто не хочет платить за переводы, и все делается либо силами самих поэтов, либо, так сказать, «по дружбе или за магарыч». Но не это главное. Всякий перевод — это попытка решить невыполнимую задачу: слова разных языков вызывают разные ассоциации, имеют разный грамматический род, по-иному связаны со своими синонимами и точно передать значения даже тех слов, которые даже есть в другом языке, невозможно. Кроме того, языки по-разному «видят» мир, по-разному формируют сознание своих носителей. Но разве видение мира можно перевести? Однако есть и ещё одна проблема, о которой говорят куда реже. Трудно перевести сказанное с одно языка на другой, но ещё труднее найти у современных поэтов стихи, которые хотелось бы переводить. С тех пор, как у читателей обесценились стихи об Октябре и «родине любимой», писать им, похоже, стало не о чем.
Литвинов зевнул и пошарил в кармане в поисках сигарет.
— Этому есть объективное обоснование. Раньше молодой поэт через подражание включался в течение традиции, а потом постепенно выходил на уровень современности, теперь же авторы сразу начинают работать в пласте современности, игнорируя традицию. Новое поколение поэтов — первое за много десятилетий, авторы без прошлого. И основная тенденция современных авторов — уход в рефлексию. Внешний мир стал слишком рационален, и сложно представить себе лирика, днём ведущего крупный бизнес и перегрызающего горло конкурентам, а вечерами сочиняющего поэмы о добром и вечном. Но проблема сегодняшней поэзии не в жестокости мира. Проблема в том, что во внутреннем мире и рефлексиях поэтов очень мало интересного и глубокого. Но это уже — другой разговор…
Глава 11. Любимые книги хунвейбинов
Да, советскую литературу Литвинов не жаловал, считая, что служение ложным целям порождает книги кривых смыслов. Но слов из песни не выкинешь, как не выкинешь иные персоналии из университетской программы.
Помню, как Мишель готовился к семинару. Фадеева он перечитывать не хотел, ещё меньше жаждал снова читать Островского, обе книги, «Разгром» и «Как закалялась сталь», три дня сиротливо лежали на тумбочке возле его дивана. Между тем приближался семинар, и я, осиливший оба романа, позволил себе заметить, дальше тянуть нельзя.
Литвинов и сам это понимал, и субботнюю ночь убил на чтение.
Утром он выглядел совсем больным и бросил мне вместо приветствия странную фразу об иррациональности истины, и я понял, что это связано с прочитанным. Сам я никакой истины в романах не обнаружил и просто поинтересовался у бледного Мишеля, чем ему не угодили классики советской литературы?
— Эти романы огромными тиражами выходили при Мао в Китае, а Левинсон и Корчагин были образцом для хунвейбинов, — зло наябедничал он мне.
Я это знал и спокойно ждал, пока Мишель выскажется, пока же занялся завтраком.
— Итак, «Разгром», — лениво начал Литвинов, откусывая бутерброд с колбасой. — Роман не увлекает с первых страниц, и если чем и отличается, то размытой неопределённостью полустёртых лиц. «Он все делал необдуманно: жизнь казалась ему простой, немудрящей, как кругленький муромский огурец с сучанских баштанов. Может быть, потому, забрав с собой жену, ушёл он в восемнадцатом году защищать Советы». «Необдуманность» — это слово может быть мотиватором всего романа.
Я поставил Мишелю кофе и сел рядом.
— Мне тоже показалось, что большинство героев Фадеева думать не умеют вовсе: никто, кроме Левинсона, не может сформулировать свои мысли, — согласился я. — Многие по восприятию напоминают животных. Вот часто цитируемое место: «Окружающие люди нисколько не походили на созданных его пылким воображением. Эти были грязнее, вшивей, жёстче и непосредственней. Они крали друг у друга патроны, ругались раздражённым матом из-за каждого пустяка и дрались в кровь из-за куска сала. Они издевались над Мечиком по всякому поводу — над его городским пиджаком, над правильной речью, над тем, что он не умеет чистить винтовку, даже над тем, что он съедает меньше фунта хлеба за обедом. Но зато это были не книжные, а настоящие, живые люди».
Литвинов кивнул.