Шерсть и снег

— В прежнее время, когда хозяин входил в цех, все держали себя угодливо, так, как ты теперь. Тогда из-за любого пустяка каждого из нас могли выкинуть на улицу. Не только хозяева, но и мы сами думали, что родились на свет для того, чтобы трудиться на них, и любую работу считали милостью. Но настал день, когда мы наконец поняли, что и мы люди, и так постепенно обрели свое достоинство. И сейчас еще кое-кто лижет хозяевам сапоги, однако таких становится все меньше; потому-то хозяева и не любят бывать на своих фабриках. Их не принимают с прежним раболепием, рабочие перед ними не лебезят. И чем мы становимся сознательнее, тем выше вырастает стена между нами и нашими хозяевами. Мы могли бы работать и больше и лучше, но мысль о том, что мы трудимся на хозяина, сковывает нас… Понимаешь?

Орасио не знал, что сказать. Сначала ему показалось, что Маррета прав, но потом чувство обиды взяло верх: «То, что я сделал, не настолько серьезно, чтобы ко мне так отнеслись. Ведь и мне хочется всегда ходить с поднятой головой, ни к кому не подлаживаясь».

— Я не знал… — оправдывался он. — Но все равно, Трамагал неправ!

Маррета улыбнулся:

— Сейчас я вас помирю… Трамагал! Трамагал! Подожди-ка меня…

Все еще обиженный, Орасио решил отложить беседу с Марретой по своим личным делам на завтра…

Однако в последующие два дня ему не удалось поговорить с другом наедине. Трамагал, с которым он помирился, шел с ними всю дорогу, а вечером дом старого ткача наполнялся рабочими; за игрой в карты они продолжали обсуждать дело Раваско. В пятницу Орасио решил больше не откладывать и проводил Маррету с фабрики домой. Старик вошел, зажег лампу и принялся растапливать печку.

— Война… нефти не хватает, всего не хватает, и кажется, что даже дрова и те не настоящие… Не разгораются…

Тогда за дело взялся Орасио. Присев на корточки, он стал укладывать щепки и раздувать огонь. Маррета, стоя у стола, тщательно мыл картофель, который обычно варил в кожуре: «Так суп вкуснее», — уверял он. Снаружи доносился шум вздувшейся от дождей горной речушки.

Вокруг кастрюли показались язычки пламени. Орасио молча ждал, пока Маррета закончит мыть картофель. Огонь разгорелся. Орасио казалось, что он видит в нем парня из Гоувейи, каким он рисовался в его воображении. Он то показывался, то пропадал… Конечно, для женщин этот хват куда привлекательнее, чем он, Орасио, к тому же у него водятся деньги… Орасио ненавидел своего соперника, который, как живой, стоял перед его глазами.

Маррета вторично сменил воду, вытащил из миски картофелины и опустил их в кастрюлю. Затем отряхнул пальцы и вытер их о брюки.

— Ну, выкладывай!.. Что ты хотел мне сказать!

Орасио с удивлением посмотрел на него:

— Вы уже знаете?

— Нет… Ничего не знаю. Но не зря же ты пришел, не заходя домой…

— Прочитали на моем лице?

Маррета ласково улыбнулся:

— Ну давай! Говори!

От прежней решимости Орасио не осталось и следа. Он вспомнил недружелюбные взгляды Трамагала, подлинный смысл которых ему потом объяснил Маррета. Снова перед его глазами возник только что привидевшийся в огне образ и рядом с ним бесконечно желанная Идалина. Маррета в ожидании смотрел на него. Орасио попробовал улыбнуться:

— Ничего особенного, дядя Маррета… Я только хотел попросить вас кое о чем…

Орасио казалось, что он говорит сбивчиво и слова его сливаются с глухим шумом протекающей рядом речки. Он не знал, начать ли ему прямо с просьбы или раньше объяснить, чем она вызвана.

— Я уже говорил вам, дядя Маррета… Больше я так жить не моту… Особенно теперь…

Старый ткач молча глядел на него.

— Вы знакомы со многими фабричными мастерами… Все вас уважают… Так вот я и надумал попросить вас, не поговорите ли вы с ними… чтобы мне устроиться поприличнее… Хватит уж ходить в учениках…

Маррета улыбнулся:

— Торопишься? Что ж, в этом нет ничего удивительного… Все мы когда-то были учениками и все рвались поскорее стать и взрослыми и рабочими. Взрослый ты уже давно; поэтому тебе так не терпится выйти из учеников.

— Это не совсем так: дело в том, что…

Орасио решил рассказать все без утайки. Ему было неприятно говорить об отношении к нему родителей Идалины, но он поборол в себе это чувство. Ему показалось, что, посвятив друга в свои личные дела, он освободится от мучившей его тревоги, а Маррета, зная, что у него на душе, постарается помочь ему.

Он и объяснил все спокойным, неторопливым тоном. Старый ткач выслушал его, не прерывая, и сказал:

— Я очень хорошо понимаю твои огорчения и постараюсь поговорить с мастерами. Но вряд ли из этого выйдет толк… Дело в том, что я недавно просил за одного товарища из Ковильяна — Ремолашу — и ничего не добился… Место может объявиться со дня на день, а может, его и долго не будет. Тут уж как повезет… ведь ни один хозяин не возьмет лишнего рабочего… Ты уже говорил с Матеусом?

— Я говорил с его братом, Мануэлом…

— Что он сказал?

— Он сказал то же, что и вы: свободных мест нет, но как только откроется, мастер меня не забудет; однако никто не знает, когда это произойдет… Поэтому я подумал, нельзя ли устроиться на другой фабрике?..