Шесть дней

— Эх, Витька! — вдруг расчувствовался старик, и губы его дрогнули, — я же к тебе, как отец родной, а ты измываешься, жалости не знаешь…

— Что было, то прошло, — сказал Андронов и неприязненно покосился на Деда. — Нечего слезы об том лить. Сегодня я по привычке созоровал, забылся. Не будет больше такого, Василий Леонтьевич.

— Сердца в тебе нет… — негромко сказал старик.

— А без сердца лучше, — угрюмо сказал Виктор. — Спокойнее. На заводе зачем сердце? Ни к чему оно тут.

Дед неожиданно рассвирепел, стукнул кулаком по продранной черной клеенке стола.

— Нет у тебя дела настоящего, как я погляжу. Поставлю тебя к горну, на чугунную сторону, в жесткий график по-григорьевски, только поворачиваться успевай — вся дурь выйдет. Так я и Сашку выправлял, отца твоего, когда он мальцом у меня чудить начал. Выправил! Знаю я вашу породу андроновскую! Изучил на своем горбу. Одного в люди вывел, думаешь, ты у меня отвертишься? — Дед свел топорщившиеся седые брови, оглядел широкую, кое-где в рыжих подпалинах, запорошенную блестками графита шерстяную робу Андронова, войлочную шляпу, опавшим грибом свисавшую на плечи. — Почему без каски? — строго, с запозданием спросил он. — Шляпа, когда у горна, а посля — каска. Забыл?

— Забыл, — смиренно сказал Андронов, не зная, чего еще ждать от Деда в день его юбилея.

— Выдвинуть я тебя задумал, — сообщил Дед.

— Как это… выдвинуть? — спросил Виктор, поняв слово в неприятном смысле.

— Решил перевести главным горновым, первым, значит… — Дед замолчал, наблюдая, какой эффект произведет его сообщение на строптивого парня. Андронов никак не ожидал столь серьезного повышения, уставился на Деда, крепко сжав и вытончив и без того тонкие губы. — Как ты есть студент… — продолжал Дед. — Первые горновые — это наш золотой фонд, — он поднял корявый палец. — Кадры наши гвардейские, — добавил значительно. — Годами у горна люди работают, опыта набираются, чтобы заслужить такую честь. — Дед важно развалился на стуле. — Годами! Григорьев, помню, ко мне присылал ставить к горну студентов, а то, бывало, и только окончивших инженеров, вот и Середина присылал. Месяца через три я переводил их в первые. Не всех! У кого в голове посветлее. Понял?

— Понял… — машинально ответил Андронов, все еще никак не приходя в себя.

— Ты у нас тоже студент. Можно сказать, свой человек теперь есть у нас в институте, можно сказать, с нашего коллектива представитель… Э-э-э… — затянул Дед, как всегда в те моменты, когда требовалось какое-то уточнение. — Я хочу сказать, неофициальный представитель…

— Я в институт не хожу, бросить решил, — честно признался Андронов.

— Институт бросить? — удивился Дед, хотя знал, что Андронов не ходит на занятия.

— Забыли вы, говорил я вам, — напомнил Андронов.

— Разве упомнишь всякую ерунду, какую ты говорил? — Дед насупился, почему-то пнул ногой каску со сложенными в нее рукавицами, стоявшую подле, и тяжело, будто сочувствуя Андронову, вздохнул. — Придется возвернуться… — проговорил он. — Возвернуться придется! — повторил и уставился на Андронова озабоченным взглядом глубоко утопленных глаз. — Я уже начальству доложил о твоем выдвижении. Приказ готовится. Понял?

Виктор вынужден был кивнуть, но ничего не сказал.

— Вечером подхватывайся в институт. И чтоб я тебя по ресторанам не видал. Профессору Зубову позвоню, обратно он тебя зачислит, будь спокоен.

Профессор Зубов, бывший директор завода, а в прошлом начальник доменного цеха, всем было известно, хорошо знал и уважал Деда. Однако до официального исключения еще не дошло, иметь же дело с ректором по поводу прогулов Андронову никак не улыбалось, и он сказал:

— Не надо, Василий Леонтьевич, профессору звонить, я сам с головой.

— Тоже правильно, — согласился Дед. — Идите, опосля еще поговорим.

Андронов и Василий согласно поднялись. У двери Василий обернулся, спросил, сохраняя строгость на лице:

— Завтра с чего начнем: с внутренних или с международных?

Дед окинул его хмурым взглядом, привалился грудью к столу, отвернулся.

— Как вас понять, Василий Леонтьевич? — спросил озадаченный Васька. — Ждать решения или можно удаляться?

— Удаляйся… — буркнул Дед.

После Дедовой науки, когда направлялись в душевую, Василий с опаской оглянулся, не следует ли за ним вездесущий Дед, и сказал:

— Слеза меня прошибла, до того душевно он говорил…

— Тебя?.. — удивился Виктор.

— Что же, я не человек, что ли? — обиделся Василий.

XVI

Вечером открыл высоким гостям дверь сам именинник в иссиня-черной, цвета воронова крыла паре, с колодками орденов и знаком лауреата Государственной премии, при галстуке, но почему-то в выпущенной поверх брюк, вылезавшей из-под пиджака и достигавшей колен белоснежной сорочке. Гости толпились в прихожей, покряхтывали, приглаживали волосы. Вошла в квартиру с кошелкой в руках супруга Деда Мария Андреевна.

— Что с тобой, Вась? — поздоровавшись с гостями и увидев спущенную по колена сорочку, ахнула она. — Успел уже приложиться…

— В своей же квартире, — попытался защитить друга Черненко, — как удобнее… Тем более, можно сказать, свой день.