Шесть дней

Поспела вода в кастрюле для мытья. Виктор отнес таз с кипятком и ведро холодной воды в палисадник, разделся до пояса и заплескался под кустами. Распаренный, в чистой рубахе дяди Василия, которую достала ему бабушка, рьяно принялся за борщ, будто неделю не кормили.

Потом они пили чай, по-старинному, из блюдечка, вприкуску, как всегда, сколько помнил Виктор, чаевничала бабушка.

Любил он эти неторопливые чаепития и неторопливые их беседы о самых каких-нибудь распустяковых пустяках — о дешевеньком, как раз таком, как надо, платье, которое купили для внучки Шурки; о том, что у соседки гости были недавно; о лисенке в юннатском уголке, который дружит с одной только Шуркой… От этих пустяков почему-то на душе становилось спокойней и ласковей. А иной раз за такими разговорами сами собой приходили слова, которых Виктор и не ждал от себя. Удивлялся, как с бабушкой просто и легко.

Бабушка спросила, как ему жилось у моря, — Виктор летом, в отпуск, ездил в Крым — не соскучился ли в далеких краях? Виктор удивлялся: заговорила о том, что более всего волновало его тогда. Сидел, потупившись, позвякивая ложечкой о край пустого блюдца. Бабушка подвинула ему чашку, он наполнил блюдце горячим чаем.

— Места себе не находил, — сказал и тяжко вздохнул. — Увидеть ее хотел… — Он остановился и посмотрел на бабушку, понимает ли, о чем говорит. — Вернулся в родные места — и здесь нет покоя.

— Вырос ты, Витенька, взрослым стал… — произнесла бабушка. Ни о чем не спросила, а, кажется, все поняла.

— Что делать, не знаю… — сказал он. Оперся о край стола, поник головой. Что же таиться перед бабушкой?

— Не робей, Витенька. Не спеши, не торопи жизнь. Пусть оно идет, как идет, а там рассудишь, разберешься в себе самом. Самое наибольшее для человека — в себе разобраться.

— Часто так бывает, что муж моложе жены? — спросил он о том, что было всего тревожней.

— Бывает, что моложе муж, всяко бывает, — кажется, и не удивившись вопросу внука, заговорила она. — Не в летах дело. Полюбятся люди друг другу, ничего им тогда не страшно, никакая молва людская, никакие беды житейские. Через все перешагнут. А согласия нет, так и с молоденькой жизни не будет. Изо дня в день хуже каторги пойдет… — Бабушка отхлебнула чай из блюдца. — Но ты не торопи себя, в жизнь верь, жизнь промашки не сделает.

— Как понять? Нет ведь одинаковой для всех жизни: у меня по-одному идет, у нее — по-другому, у кого-то еще — по-третьему… Как понять тебя, бабусь?

— Жизнь, Витенька, это работа, труд наш изо дня в день, обязанности наши, долги наши перед людьми. Трудись, как трудился, обязанности свои сполняй исправно, не задалживайся перед совестью своей… А все остальное приложится, и любовь найдет своим чередом…

Говорила все это бабушка спокойно, неторопливо. Прикусывала крохотный кусочек сахара, отхлебывала из блюдечка чай, ставила блюдечко на стол, на скатерть гладкую, оправляла ее рукой в синем узоре вен. Не глядела на внука, занятая размышлениями вслух, словно в ответ на свои слова, одобрительно покачивала крупной головой в темном платке.

Слушал Виктор бабушку, поглядывал на нее из-за края блюдца, отхлебывал чай и молчал. Понимал справедливость того, что говорила бабушка: надо жить, как жил, трудиться, как трудился, не опускать рук. И ждать. Ждать! Никогда Виктор ничего не ждал. Он умел делать свое дело, ругаться с мастером или старшим горновым, сказать какую-нибудь дерзость даже самому начальнику цеха… Одного не умел — ждать.

— Накормила я тебя, Витенька, чайку попили, — совсем по-другому, деловито заговорила бабушка, — а теперь мне пора, к Майе надо съездить, посмотреть, как там у них. К ночи вернусь. Завтра с утречка ребят в школу провожать…

— Можно я тут на диване до вечерней прилягу, бабушка? — спросил Виктор.

— Ложись, Витенька, отдыхай, постелю я тебе.

— Стелить не надо, дай одежку какую, на себя накинуть.

Проснулся Виктор, когда дети были дома. Лежал и слушал, как они разговаривали вполголоса, чтобы не будить его. Шурка первая подскочила к нему, поняла, что он проснулся.

— Дядя Витя, дядя Витя, лисенок у меня мясо взял, — она всплеснула руками, темные кудри ее разлетелись, закрывая лицо. Ловким движением ладони она отбросила волосы назад.

— Ни у кого не берет, а у меня взял.

— Слышал уже, — сказал Виктор.

— От кого слышал? — Шурка замерла, подняв брови.

— Бабушка сказала.

Володя, веснушчатый, светлоглазый, степенный, подошел, пожал руку.

— Поесть садись, племяш, — сказал дядя Василий. — Ждем, когда проснешься. Уходить тебе скоро, бабушка сказала, в вечернюю. Что с Иваном, рассказывай…

Из дома Виктор вышел раньше, чем надо было, сказал, что ему еще за товарищем зайти. А поехал прямиком к дому, в котором жила Лариса. Давно выяснил, где она живет. Ей тоже в вечернюю, и, если удастся встретить, будет случай поговорить…

Лариса вышла из ворот вовремя. Андронов нагнал ее, предложил:

— Пойдемте через сквер?

Они перешли улицу, Андронов раздвинул кусты и продрался между их цепкими ветвями на дорожку сквера, увлекая за собой Ларису.