Шесть дней

— Что вы сказали? — спросил Григорьев. — Он устремил на Коврова, как и позавчера, живой заинтересованный взгляд.

Все, кто был в комнате, повернулись к Коврову и разглядывали его некрупную фигуру в помятой робе. Он завозился на своем неудобном месте, выбираясь из жестких объятий креслица, и встал.

— Я тоже провел теплотехнический расчет… — быстро выговорил он. — Еще вчера… вместе с Нелли Петровной… — он как бы споткнулся и добавил: — С заведующей лабораторией…

Середин вскинул голову, повернулся и долгим взглядом, сведя брови, посмотрел на Коврова.

— Не надо вставать, — сказал Григорьев, с интересом разглядывая Коврова.

Но тот продолжал стоять, невысокий, невзрачный в своей спецовочной темной куртке, с посеревшим от усталости и волнения лицом.

— С воздуходувки атмосферный воздух поступает нагретым от сжатия в машинах до ста градусов, — упрямо нагнув шишковатую голову, заговорил Ковров. — Расход кокса увеличится…

— Каков ваш конечный вывод? — прервал его Григорьев. — Печь на холодном дутье пойдет?

Василий Леонтьевич слушал, вытянув шею и слегка склонив голову на бок, еще больше подавшись вперед и переводя взгляд с Григорьева на Коврова, стоявшего неподалеку от него. Он начал понимать, что тут происходит: Григорьев задумал пустить печь без нагрева воздуха, дуть прямо с атмосферы. Понимал Дед, о чем идет речь, и не верил своим ушам. Никогда в жизни не слышал, чтобы печь работала на холодном дутье. И едва разобрав, в чем дело, тотчас понял, что это при создавшемся положении единственный способ избежать закозления печи, застывания находящегося в ней чугуна. Не останавливать ее, пока будут идти ремонтные работы, получать от нее чугун. В меньших количествах, но все-таки получать.

Ковров потупился, вскинул на Григорьева блестевшие нездоровым блеском глаза, сказал:

— Печь пойдет… — и заторопился, испугавшись, что его могут перебить, не дать досказать: — Удивляюсь, как вам, человеку, заставившему всех нас из года в год повышать температуру дутья, тоже пришла в голову мысль дуть холодный атмосферный воздух. Как наши предки…

Он оглянулся на свой стульчик, как бы не промазать, втиснулся в него и, опустив глаза, усмехаясь, терзал кепку, лежавшую у него на коленях. Неровные пятна заалели на его лице.

— Вот именно… — непроизвольно воскликнул Дед. — Правильно Алешка сказал: как наши предки…

Застеснявшись собственной несдержанности и того, что при Григорьеве назвал Коврова Алешкой, он вдвинулся поглубже в стальное креслице.

— А как пришла в голову эта мысль вам? — спросил Григорьев, продолжая разглядывать Коврова.

Вопрос был не техническим, в нем отчетливо чувствовалось простое человеческое любопытство, видимо, Григорьев вспомнил позавчерашнее вмешательство Коврова в разговор у печи. Ковров было завозился на своем месте, но, подчиняясь жесту Григорьева, остался сидеть.

— Я газовщик, — сказал он, — мне, как говорится, по должности положено… А вернее всего, потому, что я застал только последний этап повышения температуры дутья и смог легче освободиться от гипноза гонки температур.

Что-то в лице Григорьева дрогнуло, словно пробежал мимолетный отблеск.

— Ваше мнение? — резко спросил он у Середина.

— Пойдет… — улыбаясь робкой, смущенной улыбкой, сказал Середин. — Конечно, расход кокса… — он опять повернулся в сторону Коврова и закивал, соглашаясь с ним.

— Василий Леонтьевич! — сказал Григорьев, изменив свою безмятежную позу, выпрямившись в кресле и устремив на Деда взгляд чуть прищуренных глаз. Рядом лежали очки, но Григорьев не надел их. — Сейчас мы кончим заседать, ко мне приедет директор, а вы пока времени не теряйте, посмотрите, где лучше вварить трубопровод в магистраль и как подвести его на литейный двор к печи. Надо сразу приниматься за дело. Нельзя допускать, чтобы мощный агрегат стоял полгода, пока будут восстановлены каупера. Когда с директором закончу, продолжим наше совещание.

Дед без дальнейших разговоров нагнулся, поднял с пола каску, вытащил рукавицы, напялил каску-кастрюлю на голову и, прихрамывая, заторопился из комнаты. Уж как до него дело доходило, времени терять не любил. Черненко с некоторым опозданием последовал за ним.

Дед знал медлительность друга, его привычку спокойно подумать, покурить и уж тогда браться за дело и, выйдя на лестничную площадку, остановился подождать. Тот появился, и оба они спустились на этаж ниже. Черненко остановился в раздумье перед дверьми в коридор, где были их комнатки.

— Что ты, Валентин? — спросил Дед.

— Каску надо взять… — сказал Черненко, не двигаясь с места.

Дед окинул его пристальным, придирчивым взглядом и покачал головой.

— Тебе не каска в душу встряла, — сказал он. — Чего-то другое…