Шесть дней июля. О комкоре Г.Д. Гае

— Да покуда ты думать будешь, белые тебя так причешут, что родная мать не узнает. Тут дело ясное, решать немедля надо.

— Вам сверху видней, — нехотя сказал кряжистый боец, но было заметно, что он остался при своем мнении.

— Ну ладно, мы тут с вами хорошо помитинговали, пора кончать, — сказал Гай, в общем довольный разговором. Есть бойцы, которые поймут, что пора кончать с партизанщиной, на таких можно опереться в дальнейшем. Но большинство все-таки стоит за выборность, это факт. И трудно будет их переубедить. Надо Лившицу сказать, чтобы политбеседы в ближайшее время проводили в основном на эту тему.

* * *

Еще не доезжая до санитарных повозок, услышал стоны — дорога давала себя знать. Гай подъехал к первой повозке, где лежал раненный в грудь пулеметчик из отряда Петухова. Лежал он без рубашки, туго обмотанный бинтами, на губах темнела кровь, которую вытирала платком сидящая рядом медсестра.

— Ну как он? — спросил Гай у медсестры.

— Мучается очень, — она посмотрела на Гая, в ее больших синих глазах были боль и сострадание.

— В сознание приходит?

— Да.

— Скажешь ему, что немного осталось, через час будем в Кармалинском, отдохнет.

Раненый открыл глаза, с усилием перевел взгляд на Гая и тихо сказал:

— Скорей бы, мочи нет.

Гай помнил этого пулеметчика по бою у Новодевичьего, там он, почти окруженный, отбивался от каппелевцев, выручил его атакой Тоникс — налетел на неприкрытый фланг и пошел рубать, пока белые не кинулись бежать.

На другой повозке лежал боец без ноги — началась гангрена. Гай подошел к изголовью, положив руку на боковину, пошел рядом.

— Терпишь? — он взглянул в обрезавшиеся глаза бойца, тот, скользнув взглядом по лицу Гая, молча уставился в небо.

— Очень переживает, что ноги лишился, — тихо сказал подошедший Дворкин.

— Сколько всего у вас раненых?

— Восемнадцать лежачих да еще шестеро легких.

— Нужно чего вам?

— Да как будто все есть. Если бы спирта литра два-три.

— Где его тут достанешь! Может, где крепкого самогона найдем, дадим вам. Только на дело пускать надо, а не баловаться самим.

Гай тихонько пожал руку раненому бойцу, тоже сказал: «Потерпи немного, через час будем в селе» — и пошел дальше вдоль повозок, говоря что-нибудь ободрительное раненым.

На последней подводе санитарной части сидел мрачный Николаев и мазал чем-то разутую ногу.

— Что, поранило?

— Да вот ногу растер, отвык ходить долго.

— Не нога виновата, портянка. Не умеете наматывать.

— Меня учить не надо, я сам могу научить. Сдуру сапоги новые надел, а старые выбросил.

— Ну как, надумали в начальники идти?

— Дайте еще три дня сроку, подумаю. -

— Что вас пугает, что вы так долго думаете?

— Нужно особый характер иметь — для командования. У меня, должно быть, такого характера нет. И вообще армия не для меня.

— Почему?

— Один француз сказал, что, пока существует армия, пассивное подчинение должно быть в чести, но само существование армии — явление прискорбное.

— Не очень понятно сказано. Почему — прискорбное?

— Ну хотя бы из-за пассивного подчинения.

— Такой вы свободолюб?

— Я хочу сам распоряжаться своей жизнью.

— Вам что, все равно при каком режиме жить?

— Нет, отчего же. Я противник эксплуатации.

— Ну раз так, в чем же дело?

— Я все-таки подумаю еще денек-другой.

— Ну как угодно, — холодно сказал Гай, обернулся, поманил Иванова с лошадьми. — Едем в Кармалинское. Нужно найти подходящий дом для совещания.

Через полчаса они были в селе, поехали по главной улице, высматривая дом побольше. Как всегда, это был поповский дом возле церкви. Гай велел Иванову найти коменданта штаба Сушко, чтобы тот договорился с попом о постое, сам поехал к западной окраине села, откуда завтра отряды пойдут к Майне. На окраине он остановил коня и долго смотрел на уходящую вдаль проселочную дорогу. Что ожидает завтра в конце пути? Скорее всего, бой с белыми за Майну. И сколько ни думай, исход этого боя яснее не станет, ибо о белых неизвестно ничего — сколько их, есть ли бронепоезд, артиллерия, кавалерия. Завтра Тоникс пусть идет всем эскадроном до самой Майны и только с окраины пошлет в Майну разведку.

Подъехал Сушко, доложил, глядя в сторону, что в поповском доме сняты для постоя две комнаты — большой зал и спальня. Поехали к дому; Гай велел Иванову послать связных в отряды, сообщить о месте совещания, а самому после обеда быть на улице и встречать прибывающих командиров. Вскоре Сушко позвал обедать — попадья накрыла стол возле летней кухни под большой липой. Гай подивился ее щедрости — чего только не было на этом столе!

За столом уже сидели Воробьев и Иванов, с аппетитом уплетая закуски.

— Графинчик бы спросить у попадьи, — засмеялся Воробьев.

— Вот уговоришь командиров на совещании — я тебе сам поставлю, — серьезно сказал Гай, усаживаясь за стол.

— После обеда только немцы пьют, нам бы до, — все так же весело говорил Воробьев.

— Ладно тебе смеяться, — сердито сказал Гай. — Я на тебя очень рассчитываю сегодня. Ты должен убедить всех, что без штабов воевать нельзя.

— Они будут против, каждый сам себе голова. Штабы для них — от царской армии остаток.