Шесть дней Кондора. Тень Кондора. Последние дни Кондора

Вообще-то шпионить за конкурирующим ведомством Нурич гнушался не больше, чем за другим государством. Опасность, грозившая ему, в обоих случаях представлялась Нуричу примерно одинаковой, и единственное, в чем он колебался, – это в том, которая из его разведывательных обязанностей важнее. Нурич считал себя русским, солдатом, коммунистом и разведчиком – в таком, и только в таком порядке. Осознание себя русским и коммунистом придавало ему твердости в борьбе с врагами Родины и идеи. Военным он стал, можно сказать, благодаря наследственности. Нуричи защищали Родину-мать от Наполеона, Гитлера и прочих злодеев на полях сражений по всей Европе. Федор Нурич первым из всей династии стал офицером и гордился этим, хотя и не мог похвастаться своим чином перед штатскими. Собственно, именно эта склонность к военной карьере, унаследованная от отца, и сделалась определяющей в его судьбе с тех пор, как в 1959 году молодой многообещающий лингвист прямо со студенческой скамьи отправился служить в «органы».

Спустя три дня после того, как он завоевал право вступить в ряды советской тайной милиции, чем ужасно гордился, старый отцовский однополчанин, дослужившийся, несмотря на все прихотливые повороты судьбы, до капитана, обратился к юному Нуричу со встречным предложением. Разумеется, Федору нужно работать в МВД (что на деле означало КГБ), но делать это в качестве агента военной разведки. Именно так, служа в первую очередь военным, а уже потом чекистам, Нурич сможет оказать самую ценную услугу Родине-матери.

Нурича не пришлось долго упрашивать. Хотя он никогда не делился этой мыслью ни с кем, даже с родными, он не сомневался в том, что судьба России зависит от мощи ее оружия, от военного превосходства над противником, от контроля военных за всеми областями жизни в стране. Только твердая рука могла защитить Россию от алчных капиталистов и почти таких же алчных собственных бюрократов в штатском. Военные усовершенствуют государственную систему, прижмут к ногтю ревизионистов и капиталистических прихвостней и смогут при этом избежать ошибок, допущенных прежними, гражданскими правителями.

Нурич не испытал бы затруднений, если бы кто-нибудь попросил его назвать пример таких ошибок. Он хорошо помнил соседа и его дочь. Девушка была всего на год старше Нурича; ей исполнилось всего девятнадцать, когда однажды ночью ее и отца забрали и увезли на черном «воронке». Нурич не знал, что случилось с ними дальше, и ему хватило ума не задавать вопросов. Он знал только, что военные такой ошибки не допустили бы, ибо и дочь и отец были убежденными коммунистами. Уж военные ни за что не послали бы в лагеря невинных.

Ну ладно, подумал Нурич, все это дела давние. Сейчас надо думать о работе. Если он как следует постарается, может, когда-нибудь такие вещи станут невозможными. Нурич еще раз повторил в уме свою задачу. Правда, нравилась она ему при этом не больше, чем при первом инструктаже.

Кевин сидел в кресле номер 27А, в хвосте того же салона, в котором летел Нурич. На самого Нурича Кевин не смотрел, да и повода для этого у него не имелось. Делая вид, будто читает журнал, он время от времени поглядывал в сторону пассажира, занимавшего место 31А. Там сидел агент ЦРУ, и Кевин отчаянно надеялся на то, что еще до конца полета тому пришлют список пассажиров – потенциальных русских шпионов.

Работавший на ЦРУ сотрудник берлинской резидентуры КГБ сообщил номер рейса, которым собирался лететь русский агент. По указанию Кевина фотограф берлинского отделения ЦРУ тайком отснял всех пассажиров, ожидающих посадки на самолет. В этом ему помогла западногерманская разведка: при регистрации спрятанная в стойке микрокамера делала отчетливый снимок пассажира анфас. Место сотрудника авиакомпании на этот раз занимал агент БНД; он определял место, где предстояло лететь пассажиру, и присваивал соответствующий номер фотографии. Сотрудники американских и западногерманских спецслужб принялись анализировать подноготную пассажиров прежде, чем самолет оторвался от земли. Кевин надеялся, что еще до посадки круг подозреваемых заметно сузится и это облегчит его дальнейшую задачу. Само собой, они с агентом ЦРУ в кресле 31А тоже летели этим рейсом.

За сорок пять минут до посадки в Лондоне стюардесса передала агенту ЦРУ с заказанным им напитком записку. Тот не стал читать ее сразу, а выпил сок, выждал три минуты и не спеша прошел в расположенный между салонами туалет. Спустя пару минут он вернулся на место, а еще через две минуты Кевин встал и направился в тот же туалет.

Записка крепилась куском скотча ко внутренней металлической стенке ящика для использованных бумажных полотенец. Кевин едва не уронил ее на дно, доставая из ящика. В записке значились три имени и три пассажирских места: Йохан Ристоф, 12Б; Ян Марковица, 42Б; Шин О’Флэхерти, 15А. Что ж, круг сузился до трех подозреваемых.