Шесть дней любви

Показали портрет. Забавно видеть на экране лицо человека, который сидит в твоей гостиной. Наверное, то же самое могла бы почувствовать та девочка, Рейчел. Только если представить, что она попала ко мне домой — чего не случится никогда, — а по телику показывали бы «Остров Гиллигана». И в этот момент мама принесла бы печенье — что тоже не случится никогда, — а Рейчел до сих пор бы верила, что моя мама актриса.

«Рядом с нами знаменитость», — сказала Марджори после спектакля по «Рипу Ван Винклю», когда они с папой повезли меня есть мороженое. Сегодня это было не в шутку, а всерьез.

По телевизору показали интервью с начальником дорожно-постовой службы, который говорил, что преступника видели в торговом центре. Фрэнк, мол, опасен и, возможно, вооружен. Только мы знали: это не так. Я уже спросил, есть ли у него пушка, и расстроился, услышав, что нет.

Дикторша сказала, что любому увидевшему преступника нужно немедленно сообщить властям. На экране появился номер контактного телефона. Мама его не записала.

Аппендицит Фрэнку вырезали днем раньше. По телевизору говорили, что Фрэнк связал медсестру, которая за ним ухаживала, и выпрыгнул в окно. Об этом мы уже слышали, а еще о том, что перед побегом Фрэнк медсестру отпустил. В репортаже показали и ее. Медсестра назвала Фрэнка вежливым и обходительным. Такой приятный, тихий и вдруг связал ее, и она понятия не имеет, как подобное могло случиться. Думаю, тогда мама поняла, что Фрэнк не врал, и начала больше ему доверять.

Еще в тех новостях упомянули, за что сидел Фрэнк. За убийство.

До сих пор Фрэнк молчал. Мы втроем смотрели телевизор, будто показывали «Ивнинг мэгэзин» или другую программу, обычную для того часа. Но едва начали рассказывать про убийство, он скрипнул зубами.

— Вечно опускают подробности, — заявил Фрэнк. — Все было не так.

После спецвыпуска новостей вечерняя программа пошла своим чередом — повторяли сериал «Счастливые дни».

— Адель, Генри, позвольте мне остаться у вас, — попросил Фрэнк. — Федералы патрулируют шоссе, шерстят поезда и автобусы. Никто не ждет, что я засяду в Холтон-Миллсе.

Следующая реплика была не от мамы, а от меня. Не хотелось об этом говорить, ведь Фрэнк мне нравился, но кому-то следовало прояснить этот вопрос.

— Разве укрывать преступника не противозаконно? — спросил я, потому что слышал об этом по телевизору, и тотчас прикусил язык.

Фрэнка я почти не знал, но не подло ли называть преступником человека, который купил мне сборник кроссвордов и ввинтил по всему дому новые лампочки? А еще он похвалил цвет, в который мама выкрасила кухню, дескать, этот оттенок желтого напоминает ему лютики на ферме его бабушки, и обещал приготовить чили, какой мы в жизни не пробовали.

— Адель, у вас очень умный мальчик. Здорово, что он о вас заботится. Именно так сын должен относиться к матери.

— Проблема возникнет, только если Фрэнка здесь увидят, — сказала мама. — К нам никто не заглядывает, так что волноваться не о чем.

Я знал, что закон маму не слишком волнует. Она не ходит в церковь, но говорит, что Бог — тот, кто о нас заботится.

— Верно, — кивнул Фрэнк, — только подвергать опасности вашу семью все равно не стоит.

Нашу семью! Он назвал нас с мамой семьей!

— Поэтому я вас свяжу, — продолжал Фрэнк. — Только вас, Адель. Генри не хочет, чтобы его мама пострадала, не побежит в полицию и не станет никому звонить. Правда, Генри?

Мама это слышала, но даже бровью не повела. Целую минуту никто не говорил ни слова — только Джо крутил колесо, стуча коготками о металлические прутья, да на плите шипела вода — там готовился ужин из полуфабрикатов.

— Адель, пожалуйста, пройдемте в вашу спальню. У вас ведь шарфы найдутся, желательно шелковые? Любая веревка врезается в кожу.

До входной двери всего четыре фута. Мы внесли пакеты с покупками и оставили ее приоткрытой. Напротив нас дом Джервисов. Порой, когда я проезжаю мимо на велосипеде, миссис Джервис здоровается со мной и говорит о погоде. Дальше дом Фарнсуортов, следующий — Эдвардсов, которые однажды заявились спросить у мамы, намерена ли она убрать опавшие листья с нашего двора? Мол, ветер раздувает их и гонит на соседние лужайки. Каждый год в декабре мистер Эдвардс вывешивает столько фонариков, что даже из других городов приезжают на них посмотреть: под Рождество мимо то и дело проносятся машины.

— Люди тратят такую уйму денег на фонарики, почему же они на звезды не смотрят? — удивлялась мама.

Я мог броситься на улицу и побежать к Эдвардсам, мог схватить трубку и позвонить в полицию или папе. Нет, папе нельзя, он решит, что мама и впрямь сумасшедшая, интуиция его не обманывала.

Мог, но не хотел. Кто знает, было ли у Фрэнка оружие на самом деле. Да, он убил человека, но мне не верилось, что он обидит нас. В кои веки мама выглядела нормально. Даже порозовела и не отрываясь смотрела Фрэнку в глаза. Ярко-голубые, как я заметил.

— Шелковые шарфы у меня есть, — отозвалась мама, — даже несколько. Их моя мать носила.

— Нужно разыграть спектакль, — негромко проговорил Фрэнк. — Надеюсь, вы меня понимаете.