Шесть историй о любви

В итоге я пришел к выводу, что женщина встает в оборонительную стойку только, если данный мужчина ей небезразличен. Причины могут быть разные: и плохие, и хорошие. Плохие мы сейчас анализировать не будем, а хорошие сводятся к одному- мужчина женщине очень нравится, но внутреннее чувство долга не позволяет ей крутить с ним романы.

Я помню, что сблизившись с Лидочкой, долго не мог уговорить ее придти ко мне в гости. Не домой- на мое рабочее место. Просто посмотреть, что мы с Серегой Кузнецовым натворили на ЦБР. Работали-то мы с ней в одном здании. Лида все отказывалась, и однажды между нами произошел такой разговор. Отвергая очередное мое приглашение она шутливо сказала, что опасается заходить в наш кабинет, так как боится, что там с ней случиться что-нибудь нехорошее. Это меня завело, и я ей ответил, что так обо мне можно думать только в двух случаях. Первое, если она считает, что я сексуальный маньяк, мечтающий сделать ее очередной своей жертвой. А второе, если ей самой в подсознании очень хочется, чтобы я ею овладел, и она постоянно ждет от меня подобного поступка. После чего я поинтересовался, какой же из вариантов ее больше устраивает.

Лида дала понять, что никакой. Тогда я клятвенно пообещал, что за те несколько минут, что она пробудет в нашей комнате, с ней ничего не произойдет. Девушка рискнула и пришла, наконец, посмотреть, где и как я работаю. И, видит бог, с ней действительно ничего не произошло…

– Вай, какой ты честный!- воскликнул Ваганян.

– Да уж, такой,— согласился Бурлаков.— А вообще-то, о работе на ГТС у меня самые приятные воспоминания. Такого цветника я больше нигде не встречал. Женщины и девушки были на любой вкус: блондинки, брюнетки, шатенки, рыжие, маленькие и большие, тоненькие и толстенькие. Любого возраста, от сопливых пэтэушниц, только после училища, до зрелых женщин с богатым опытом. Я, конечно, не скажу, что все они поголовно предавались разнузданному разврату, это уж каждый устраивался, как мог. Но выбор там был весьма и весьма богатый. Бывало поедешь в колхоз на сельхозработы со станционщиками, глядь, а среди двадцати пяти отъезжающих только двое мужчин, ты сам да Александр Иванович. Был у нас такой пенсионер, числился завскладом, а на самом деле все лето выезжавший старшим на сельхозработы.

– А чего же ты все еще холостой, при таком изобилии?— спросил Алексеев.

– А мне тогда, все некогда было,— отвечал Михаил.— Я в то время в институте на вечернем отделение учился. Днем- работа, вечером- институт, а девушки требуют очень много внимания… Володя, что-ты там все пишешь?

– Ошибки исправляю,— ответил Краснов.

– Ну хватит сладостных воспоминаний, пора работать,— подвел итог хозяин дачи.

– Так вот, в заключение, Славик, твоя соседка, похоже, к тебе неравнодушна, но, по всей видимости, она замужем и у нее есть ребенок. Я прав, командир?

Славик кивнул и ответил:

– По части ребенка и мужа ты не врешь, а остальное на твоей совести…

– Во, какой я сообразительный,— похвалил себя Бурлаков.

– Да уж… Боб, не-е, ну ты где так долго? Мы тут чуть не изжарились,— последняя реплика хозяина относилась к подкатившему к калитке Роберту.

Тот стал рассказывать, как он проехал полгорода в поисках пива, ругая при этом борьбу с пьянством. Пришлось брать в баре на улице Труда.

Промочив горло, Михаил продолжал:

– Дальше, как я уже говорил, нужна какая-нибудь история про любовь. Но почему именно я ее должен сочинять, я никак не пойму.

Лучше всего подойдет какая-нибудь реальная, из жизни. Кто поделится воспоминаниями?

Тут он внимательно поглядел на товарищей по несчастью. Алексеев, встретившись с ним взглядом, замотал головой.

– Мне и придумать что-либо трудно. Меня Елена как облупленного знает.

Вадим радостно улыбаясь сказал, что он-то ни в каком споре не участвует.

– Ну тогда хоть спой что- нибудь про любовь,— предложил Бурлаков.

И Вадим спел:

Как много может рассказать нам взгляд,
Случайно брошенный любимой.
Он может миловать, он может наказать,
Несчастным сделать, и, наоборот, счастливым.
Он может нас о помощи просить,
И мы тогда на подвиги готовы.
Он может нам вдруг что-то запретить,
И мы наденем на себя оковы.
Он грустным может быть таким,
Что мы грустим невольно сами.
Он может быть веселым и живым,
И нет препятствий, непреодолимых нами.
А в сущности, мы одного хотим,
Да и всегда лишь одного желали,
Чтобы, когда на милых мы глядим,
Любимые глаза нам отвечали.

Все помолчали и Бурлаков спросил у Роберта, что бы он мог внести в общее дело.