Шесть историй о любви

В избушку на танцы
Пришли китайцы,
Возле оконца
Стоят два японца.
А у самых дверей
Сидит рыжий еврей.
Словно три барбоса
Пришли три негритоса.
Почесывая спинки,
Сидят две кубинки.
Компот пьют из банки
Четыре перуанки.
И туркмен явился в новых галошах,
Смотрите, девчонки, какой он хороший.
Появились вскоре русские девки,
Напевая тихо свои припевки.
Поправляя юбки и резинки
В уголочке тихо сидят грузинки.
Привалили парни со всех концов,
Очень много разных молодцов.

Здесь речитатив кончился. Владимир перевел дыхание и объявил:

– "Интер-драка", часть вторая.

Музыка играет, пары пляшут.
Ножками дрыгают, ручками машут.
А народу было ужасно много,
Русскому Ивану отдавили ногу.
Он вскричал сердито: "Братцы, братцы!"
И дал по шее обоим китайцам.
Те упали на пол, зацепив туркмена,
И ввязалась в драку новая смена.
Все тут смешалось: японка банкой,
Взвыв чего-то, лупит перуанок.
Русские девки треплют кубинок,
Еврей сбежал, потеряв ботинок.
Латиноамериканцы словно на ринге,
Ручками машут: "Бей всех гринго!"
А в углу тихонько плачут грузинки
(Им помяли юбки, порвали резинки).
По щекам слезинки затем размазав,
Кинулись в драку: "Бей черномазых!"
И всю ночь качалась, тряслась избушка.
Лишь к утру затихла эта заварушка.

Здесь он сделал прощальный аккорд. Бурлаков уважительно поглядел на него и отметил:

– Такого народного фольклора я еще не слышал. Ну что, негры, солнце еще высоко, нам не пора еще на плантацию?

– Слушай, Дюма-отец, у нас еще двадцать минут в запасе,— ответил ему Краснов.— Может, Вадим еще что-нибудь споет.

Вадим не стал долго сопротивляться и, взяв пару аккордов, запел:

"Ревнуешь меня к пожелтевшему снимку,
Где я молодой и счастливый в обнимку
С другой. Молодой и счастливой,
В то время, может быть, самой красивой.

Мелодия была на редкость красивой и лиричной. Причем, надо учитывать, и пел Дюков удивительно умело.

Я думаю, просто мы встретились позже.
И с кем-то в обнимку снималась ты тоже.
С другим. Молодым и счастливым,
В то время, может быть, самым красивым.
Тогда отчего ты так дико ревнуешь,
И ненавидишь на снимке другую,
Которая все эти годы,
Со мной разделяла невзгоды.
Мои разделяла невзгоды.
Быть может за то, что когда-нибудь позже.
Со мною в обнимку ты снимешься тоже.
А снимок потом пожелтеет.
И кто-то тебя ненавидеть посмеет…

Песня проняла. Девушки с уважением глядели на Вадима. А тут еще и Володя подал девушкам два листочка из своего блокнота. На каждом из них было по два десятка штрихов, но, тем не менее, из этих штрихов выглядывали два милых девичьих личика, очень похожих на Свету и Лену. Здесь до них дошло, что Мишенька не такое уж трепло, поскольку так нарисовать мог только профессионал. Тогда Леночка обратилась к Михаилу и спросила:

– В талантах ваших друзей мы убедились, а что вы умеете?

– А я их тренирую, чтоб они форму не потеряли,— отшутился Бурлаков.

– Ммм,— надула губки Света.

– Да не-е, он у нас сегодня писатель,— подколол Вадим.

– А мы- его литературные негры,— добавил Владимир.

– Врут они! Я простой советский инженер. Лужу, паяю, ЭВМ починяю,— пытался отбиться Бурлаков.

– Хотите посмотреть, как он работает, как он сочиняет роман? Пойдемте с нами.

На уговоры ушло еще три минуты. Девушки, нажарившиеся уже вволю на солнце, согласились заглянуть в гости, и вскоре вся честная компания ввалилась на участок Алексеева.

Теперь стол, за которым они начинали писать, оказался на солнцепеке и все перебрались на открытую веранду.