Шесть масок Владимира Путина

Разочарованный тем, что ему пришлось пережить в Дрездене, Путин вернулся в СССР в начале 1990 года. В родном городе он стал работать в Ленинградском государственном университете и одновременно начал писать диссертацию[286]. За время его отсутствия в Ленинграде многое изменилось. Фактически, пока Путин усваивал ценные уроки в ГДР, он пропустил целую сессию жизненных уроков, которую получили те, кто оставался в СССР. Как говорила его жена Людмила в интервью, также вошедшем в книгу «От первого лица»: «Перестройку и все то, что происходило в 1986–1988 годах, мы в Германии наблюдали только по телевизору. Поэтому о том воодушевлении, о том подъеме, который был у людей в те годы, я знаю только по рассказам»[287].

Конец 80-х был временем интеллектуального и культурного брожения и креативности в СССР, так же как и временем политических сдвигов. Когда семья Путина вернулась домой, вместо того чтобы принять дух времени, они поняли, что вернулись в агонизирующую страну, где «в тот момент все, включая правоохранительные органы, находилось в состоянии разложения»[288]. Людмила Путина вспоминала «дикие очереди, карточки, талоны, пустые прилавки». В противоположность сравнительной доступности товаров в ГДР, Людмила обнаружила, что ей «первое время после возвращения было даже страшно по магазинам ходить». «Я не могла, как некоторые, искать, где подешевле, выстаивать очереди, – говорит она. – Просто заскакивала в ближайший магазин, покупала самое необходимое – и домой. Впечатления были ужасные»[289].

Если бы Путина не отправили в 1985 году в Дрезден, а перевели на низкоуровневую работу в Москве, оставили в Ленинграде или перевели в какой-нибудь другой регион России, то тогда у него был бы совершенно другой жизненный опыт и он мог бы обсуждать с коллегами и друзьями происходящие события. Однако служба в ГДР оказала довольно специфическое и в некотором роде негативное влияние на его взгляды на жизнь. Служба же в Советском Союзе точно так же могла оказать на эти взгляды заметное влияние. Вероятно, тогда бы у него сложилось более позитивное восприятие России 90-х, родившейся именно из бурления 1980-х, а не из распада СССР. Ученый-русист Леон Арон в своей весьма глубокой и хорошо проработанной истории этого критического для России периода – книге Roads to the Temple, описывает, насколько сильно страна изменилась за время правления Михаила Горбачева[290]. Его политика гласности, или, по-другому, политической открытости, перевернула советскую политическую мысль с ног на голову. Запретные раньше темы, такие как мириады преступлений государства, бесчисленные нарушения личных и общечеловеческих прав и свобод вышли наружу по призыву Кремля и советского руководства. Это был проект элиты самого высокого уровня, который привел все остальное население на неизведанную территорию. Краеугольные камни советской идеологии были развенчаны. Газеты, журналы, экраны телевизоров и кинотеатров были заполнены шокирующими откровениями. Вал публикаций на эти темы только рос[291].

Как пишет Леон Арон: «Миллионы людей читали о событиях всего лишь трехлетней давности, – то есть происходивших в то время, когда Путин был еще за границей, – которые можно было квалифицировать как преступления… Очереди к газетным киоскам, иногда превращавшиеся в толпы народа, опоясывающие квартал, выстраивались в шесть часов утра, и дневной запас газет распродавался за два часа»[292]. Арон рассматривает, как советские печатные издания, вроде газеты «Аргументы и факты», стали источником критических комментариев, в результате чего число их подписчиков за три года выросло по экспоненте. Пока Владимир Путин листал немецкие газеты в поисках крупиц информации, имеющей ценность для разведки, или пытался найти факты о закулисных процессах в ГДР, 20 миллионов человек в СССР читали «Аргументы и факты». Даже литературные журналы, иллюстрированные еженедельники и такие «старые коммунистические борцы», как «Известия» и «Комсомольская правда», привлекли миллионы новых читателей[293]. Известные книги и статьи, вроде романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» или «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, прежде запрещаемые советской цензурой, широко издавались и находили своего читателя. Фильмы, подобные ленте грузинского режиссера Тенгиза Абуладзе «Покаяние», полные слегка завуалированной критики сталинской эпохи, показывались в советских кинотеатрах. О них много говорили как на Западе, так и в СССР[294].