Шесть ночей. Он и она (СИ)

Гейл прикрывает глаза и трет лоб. Он устал, он не думал, что война такая. Здесь, кажется, воздух пропитан запахом смерти, или дело в нем самом? После того, как стоя на обрыве, Гейл смотрел на огонь, пожирающий родной дистрикт, запах горелого человеческого мяса преследует его и днем, и ночью.

Война лизнула Гейла слишком сильно: кожа в подпалинах, в плече плохо заживающая дыра от капитолийской пули. Пит-переродок, Китнисс сходит с ума… Он проводит рукой по лицу, запускает пятерню в волосы – влажные, холодные. У него появились глубокие морщины, а губы, кажется, разучились улыбаться.

Ему тошно: война высасывает все силы, буквально вынимает душу.

Ему тесно: в Тринадцатом он ощущает себя запертым зверем. Серость бетона угнетает Гейла больше, чем дырявые стены старого дома в Шлаке.

Ему одиноко. Да так, что временами становится трудно дышать. Хейзел и младшие в относительной безопасности, накормлены и ухожены. Китнисс он не нужен…

В нем так резко перестали нуждаться, что это смущает, и внутри расползается дикая пустота, кусачая и недобрая. Гейл отчетливо понимает, что если сейчас не справиться с этим, то уже навсегда проиграет свою собственную битву.

Он старается! Живет по расписанию, набитому на запястье, проводит каждую свободную минуту в научном центре, занимает руки и голову – применяя навыки и опыт охотника, пытается усовершенствовать оружие, которое используют в Тринадцатом. Работает над созданием новой ловушки, способной переломить ход войны, – Гейл хочет, чтобы все закончилось, чтобы небо над головой перестало пестреть от дыма взрывов, уносящих все новые жизни повстанцев.

Гейл смотрится в остроугольный обрубок зеркала, который тайком прихватил с собой во время последней вылазки в Двенадцатый. Дома больше нет, выгорел дотла. А из отражения смотрит незнакомец: десяток мелких шрамов на щеках, и глаза – будто и вовсе не его, впалые, затравленные. Гейл в хорошей физической форме: многие часы он отжимается, бегает, тренирует рукопашную, а потом еще раз, все по кругу. Он солдат армии Тринадцатого, винтик в боевой машине, которая разгромит Капитолий и уничтожит существующий режим. Гейл верит в победу, не может не верить: только вспышки праведной ярости, возникающей, едва пальцы касаются автомата, поддерживает его на плаву.

Гейл отходит к кровати, забирается под одеяло и долго лежит, глядя в потолок. Тусклая лампа над головой, то и дело, моргает, погружая комнату в кромешную тьму, а потом разливая вокруг желтый свет. Зябко. Сон никак не идет, зато воспоминания одолевают, как непрошеные гости.

Пит Мелларк.

Их судьбы переплелись сложным узором. Гейлу не нравится чувство сострадания, рождающееся в душе каждый раз, стоит только подумать о сыне пекаря. Ему привычно считать его почти врагом – городским, беспомощным парнем. Соперником. Но Гейл рисковал ради него жизнью, когда под покровом ночи сел в планолет, отправляющийся в один конец…

Странно все вышло. Пит любил Китнисс. Теперь он ее ненавидит. Гейлу бы порадоваться, но ничего подобного нет. Мелларку вывернули мозги. Каково это, перестать быть самими собой? Сомневаться, бояться, не отличать правду от видений, всунутых в твою голову?..

Тихий, но настойчивый стук привлекает внимание Гейла, заставляет его подняться. Сверху вниз он смотрит на Прим, неловко мнущуюся на пороге.

– Привет, малыш, – тепло улыбается Гейл. – Почему ты бродишь так поздно?

Девочка глядит на него, тонкими пальцами сжимает ткань неизменного больничного фартука.

– Китнисс снова не пришла…

Он хмурится, злится, хлопает открытой ладонью по бетонной стене. Глаза его сами собой прикрываются – Гейл не хочет, чтобы Прим заметила эмоции, сменяющие друг друга: где-то там, в самой глубине, настоящее отчаянье – переливается мрачными красками, холодит.

– Я найду ее, – голос не выдает нервного напряжения, сковывающего конечности, но от Прим, кажется, ничего невозможно скрыть – она не по возрасту взрослая, а голубые глазищи видят то, о чем хочется промолчать.

Однотонный лабиринт длинных коридоров Гейл изучил не хуже шахтовых туннелей, он пробирается через них, как кот в темноте, – практически не глядя, доверяя своим инстинктам. Спускаясь с этажа на этаж, распахивая десяток дверей и заглядывая в укромные уголки маленьких комнат, он последовательно проверяет все ее излюбленные места: заброшенная вентиляционная коробка, узкий просвет за трубами в прачечной, подсобка образовательного центра…

Он напрягается, когда все труды оказываются напрасными, Китнисс нигде нет. Гейл даже расспрашивает дежурных, расставленных на каждом уровне, но все без толку: никто не видел девушку с выжженным сердцем. И тогда его посещает невозможная догадка, шальная, мелькнувшая и исчезнувшая, но зародившая сомнения: резкими шагами он идет к лифту, жмет кнопку и, пока кабина едет вниз, рассеянно барабанит пальцами по металлической блестящей двери.