Шесть тонн ванильного мороженого

– Ну-у… – Я невинно пожал плечами, пытаясь попасть в замок молнии. – Знаешь, как пишут в кино: в основе истории лежат реальные события.

– Значит, придумал. – Она раскачивалась, точно в такт музыке, делая руками какие-то плавные восточные жесты. – А это против правил.

– Каких правил?

– Правил игры.

– Я не знал про…

– А теперь знаешь! – отрезала Холли. – Короче, с тебя еще одна история. Самая страшная история твоей жизни! И без вранья, пожалуйста.

– Слушаюсь. – Я надел шапку, ощупал карманы. – Ты перчаток моих не видела?

Холли, не прерывая своего арабского танца, молча указала под лавку. Я поднял перчатки, протопал через комнату. Входную дверь заело, я пнул ее ногой, раскрыл и вышел в ночь.

Мороз усилился. Я спустился с крыльца, задрав голову, выдохнул в темно-фиолетовый бархат неба. Прямо надо мной плыл Млечный Путь.

– Самая страшная история твоей жизни… – вслух повторил я.

По сравнению со стеклянным хрустом снега под ногами, слова мои прозвучали глухо, словно кто-то рассыпал круглые камни. Я остановился, замер, – мне почудилось, что я вижу, нет, ощущаю всем своим существом, как ледяная бездна раскрывается, ширится и с величественным безмолвием совершает свой плавный ход. Пустая безразличная вселенная, мертвая и бессмысленная, нависла надо мной. Шапка сползла с затылка и мягко шлепнулась в снег. Я не стал ее поднимать.

Тишина казалась абсолютной. Мороз проникал в меня, щекотно колол лицо мелкими иголками. Стужа просачивалась внутрь, в кровь, ее ток замедлялся. Как остывающий сироп. Я поднял руку, сжал пальцами мочку уха и не почувствовал ничего. Звезды теперь казались ярче, словно небо решило придвинуться. Ницше, как всегда, оказался прав: бездна все-таки заметила меня и тоже начала всматриваться.

– Ну и как тебе? – усмехнулся я, обращаясь к бездне.

14

Вы знаете, что такое авидсофобия? Это страх быть превращенным в птицу. Девятнадцать лет назад, в самом начале сентября, весь мир был в моем кармане, я добился всего, о чем мечтал, успех стал нормой моего экзистенциального состояния. Какое это было лето, какая осень! Тем вечером я возвращался домой тихими таганскими переулками, пахло летней московской пылью, я был счастлив. Показался шпиль высотки, вынырнул и снова спрятался за темными тополями, я шагал и, как в детстве, старался не наступать на трещины в асфальте. Возможно, та детская игра или зефирная нежность звезды на шпиле, а может, чудесная сумма ингредиентов московского вечера, не знаю – чтобы вспомнить, надо снова окунуться с головой в ту боль, но я точно помню, что, увидев Ларису, я даже не удивился. Напротив, я испытал ощущение какого-то озарения, точно понял скрытый смысл вещей, разгадал какую-то главную тайну. Стал обладателем чудесной сверхъестественной силы.

Я запомнил цвет ее платья – желтый. Не просто желтый, а отчаянно желтый, пронзительно звонкий, как крик. Как сигнал тревоги. Сигнал, которого я не понял.

– Саша? – Она тронула меня тонкой рукой, тронула неуверенно, точно хотела убедиться в моей материальности.

Она помнила мое имя – волшебство продолжалось.

Мы жили в одном подъезде, Лариса жила на одиннадцатом, я этажом ниже, она училась в моей школе, но на год старше. Я так и не пригласил ее танцевать – ни разу, на школьных вечерах я топтался под музыку с обычными девчонками с потными ладошками. Тогда Лариса не только была на полголовы выше меня, она была существом иного разряда: ну какие танцы могут быть у селезня с лебедем? Вот именно… Потом ее родители развелись, и в их квартире поселилась жирная брюнетка с красными губами и двумя отвратительными бульдогами. Лариса исчезла из моей жизни, как и положено исчезать феям, сильфидам и прочим сказочным созданиям.

И вдруг – этот немыслимый сентябрь.

Мы спустились к Яузе, в арке ветер подхватил нас и чуть не унес, а в лифте она по-детски пересчитывала уплывающие вниз этажи. После мы пили вино, она сначала отказалась, сказала – ей не стоит. Но я, распахнув обе створки окна, принес ледяную бутыль шампанского и, ловко скрутив проволоку, выстрелил пробкой в вечернюю Москву.

Солнце уже село, и на мгновенье все вокруг окрасилось белым неземным свечением – и далекая башня университета, и купол церкви на той стороне реки, и мост, да и сама река растворилась в белом зыбком мареве, точно хлопок шампанского возвестил переход в новую реальность, сияющую и почти идеальную. Отчасти оно так и вышло.

Лариса коснулась моей руки. Ее длинные холодные пальцы остановились на моем запястье. Я застыл – это была первая реакция, тот импульс, что возникает, когда тебе на руку садится бабочка. Но не обычная лимонница, а экзотическое чудо, о существовании которого ты даже и не подозревал в своих скучных широтах. И твое сердце замедляет бег, и каждый удар его жарко шепчет – не спугни! Не спугни! Это твой шанс! Не спугни!