Шесть тонн ванильного мороженого

Словно Тот, кого я молил, услышал меня – Он решил показать мне будущее. Совершенно ясно я увидел мутное утро, черный лес, дорогу, амбар, колокол. Поперек дороги «Кадиллак», седой от инея. Солнца не было, иней не блестел и был похож на пепел. Стекла были в ледяных узорах, нежных как кружево. Я увидел ее лицо, белое лицо с серыми губами. Иней на ресницах. Вокруг мертвой машины, осторожно приседая и царапая железо когтями, кружили волки – пять, шесть волков. Они кружили, точно в танце, принюхивались и снова царапали железо. Я даже услышал этот звук, противный, как ножом о тарелку.

– Дядя Алекс!

Видение исчезло, я открыл глаза. Снова была ночь, безнадежная и бесконечная ночь.

– Что это? – шепотом спросила Холли, прислушиваясь. – Ты слышал?

Я не слышал ничего, кроме пульсирующей боли в моей ноге, моем теле, моем мозгу.

– Вот же! – Она настороженно подняла указательный палец.

Теперь я услышал. Едва различимый, похожий на пение ветра, унылый протяжный звук.

– Кто это? – шепотом спросила она.

Вой плыл над лесом, над белой дорогой, над мягкими толстыми сугробами на обочине.

– Это собаки, – твердо сказал я. – Значит, где-то рядом люди, может, деревня или поселок. Или охотники.

Она недоверчиво посмотрела на меня, снова прислушалась к вою. Хотела что-то сказать, но я перебил ее.

– У меня есть план. – Я говорил быстро, так быстро, чтобы она не могла вставить и слово. – План такой: ты сидишь в машине, я буду звонить в колокол. Буду звонить, пока не придет помощь. Ты сидишь в машине, поняла? Что бы ни случилось – ты не выходишь из машины!

– А что может случиться?

– Ничего! Ты сидишь в машине – и все! Ясно?

Она чуть опешила от моего напора, растерянно кивнула.

– Ясно… Но ведь я тоже могу звонить. И потом, у тебя нога…

– Нога почти не болит. Нога гораздо лучше.

Она мне не верила. Я подмигнул, попытался улыбнуться. Распахнул дверь, стиснув зубы, вывалился на дорогу. Боль оглушила меня, в глазах стало бело. Я замычал, опираясь на здоровое колено, вцепился в дверь и попытался подняться.

– Дай мне костыль, – выдавил я. – Сзади он.

Холли, не сводя с меня испуганных глаз, протянула мне сук.

– Может… – начала она.

– Нет! – отрезал я. – Сидишь в машине! Что бы ни случилось!

Я от души грохнул дверью и заковылял к колоколу.

23

Первый удар колокола оглушил меня. Оглушил буквально. Словно меня огрели по голове гигантским плюшевым молотом. Тугой круглый звук обрушился, накрыл, как мощная волна, накрыл с головой. Темные ели в синих шапках мягко вздрогнули, вздрогнули звезды на глухом бархате, точно кто-то, ухватив концы, тряхнул ночное небо, как фиолетовую простыню. Дрогнула хворая луна. Дрогнула и снова испуганно нырнула в косматую муть облаков.

Я ударил снова. Второй удар показался почти беззвучным, тупой звук долетел словно через подушку. Я ударил еще раз и поскользнулся. Мне удалось удержаться.

Главное – не упасть, главное – устоять на ногах, приказал я себе. Если упаду, сил подняться не будет. Гул колокола тихо таял где-то в ледяном небе, плутал эхом среди черных стволов непроглядной чащи. Звук покорно умер, повисла тишина. В этой кристальной тишине я снова услышал вой, теперь гораздо ближе. Одному, сиплому (вожаку – решил я), голосу вторили несколько в высоком регистре. Я оглянулся, к окну «Кадиллака» прилипла ладошка, лицо за стеклом белело мутным пятном. Нет, нет – отчаянно замотал я головой – не выходи, только не выходи из машины! Внезапно я ощутил, что однажды уже переживал что-то похожее, что все это уже было – и глухой звериный страх, и адская боль, и абсолютная безысходность.

– Сволочи… – прохрипел я непонятно кому. – Не выйдет… ничего у вас не выйдет!

Я упер здоровую ногу в снег и изо всех сил ударил в колокол. Изо всех сил? Нет, не сил – их не было, осталась лишь злоба. Я почти исчез, почти перестал существовать. Я пересек черту, за которой была полная свобода – мне было плевать на себя. На себе я поставил крест, и сам черт был мне не брат. Я вспомнил про берсерков, про этих неистовых воинов, что яростно бросались на врага, не чувствуя ран, не чувствуя боли. Бог Один делал их сильней медведей и быков, ярость берсерка была несокрушима, его нельзя было взять ни огнем, ни мечом. Берсерк был неукротим – как ураган, как молния, как ревущий водопад. Я сам стал берсерком.

– Ну давай, давай! – рычал я в темноту, гремя колоколом. – Давай!

Мне мерещились красные глаза в чаще, глаза приближались. Я стоял прямо под черным зевом ревущего колокола, оглушенный, яростный и свободный. Я орал в небо, в Млечный Путь, я матерился, я богохульствовал.

– Убей меня! – орал я Ему. – Убей, казни! Тебе не привыкать, это ремесло ты освоил! Распни, как позволил распять сына своего! Залей кипящей серой, как ты залил Содом и Гоморру! Утопи! Что там у Тебя еще в запасе? Какие смертные кары, какие истязания?

Я сошел с ума, и я упивался своим безумием. Я хохотал, я был свободен, я был счастлив.