Шесть тонн ванильного мороженого

Мы поднялись по ступенькам, вошли. В нос шибанул крепкий дух, воняло как в зоопарке. Большая комната была забита хламом. Коробки, стопки бумаг, какие-то свертки, банки, пустые и с какой-то сомнительной жидкостью. В углу под яркой лампой лениво ползал варан среднего размера. На крышке допотопного принтера спал толстый белый кот. Он проснулся, сладко зевнул, без интереса посмотрел на меня и заснул снова. По стенам висели головы косуль и оленей, один губастый лось. Башка марала с гигантскими рогами лежала на полу. Марал стеклянным глазом печально смотрел на меня снизу вверх.

Джулия достала с полки банку, откупорила, швырнула жменю какой-то трухи варану. Тот обиженно отвернулся, сверкнув стальной чешуей.

– Не любит вегетарианского… – засмеялась Джулия. – Сверчков хочет.

– Я его понимаю, – через силу улыбнулся я.

Мы спустились в подвал. Там был инкубатор, несколько коробок с живыми сверчками, на полках лежали рулоны какого-то драного линолеума. Присмотревшись, я понял, что это шкуры. Скорее всего, тех бедолаг, чьи головы висели по стенам наверху. Меня передернуло. Дышать в подвале было нечем. Джулия взяла у меня лукошко, ловко уложила туда дюжину яиц.

Наверху я протянул ей деньги.

– А мельче нет? – спросила она.

Я порылся в бумажнике, не нашел.

– Сейчас, я погляжу… – Она открыла дверь в другую комнату, зашла.

Я увидел угол кровати, неубранную постель. На полу лежала шкура бурого медведя, с когтями и приплюснутой головой. Из пасти торчали желтые клыки. В дальнем углу, будто зонтики, стояли охотничьи ружья, штук пять.

– А вы что, охотитесь? – спросил я в приоткрытую дверь.

– Я? – невидимая Джулия с грохотом задвинула ящик. – Что?

– Говорю, это ваши трофеи? Охотничьи?

– Что? Эти? Не нашла ничего… – Она вышла, держа в руках мятую двадцатку.

– Этот тоже ваш? – Я показал на медведя.

– А то! Мой! Прошлым сентябрем. В курятник залез, паскуда, кур передавил.

Она засмеялась. Я тоже было засмеялся, но вдруг до меня дошло.

– Так что, тут медведи?

– Конечно! Не много, но есть. Они форель на перекатах ловят. Лакомятся.

Я вспомнил нашу перекатистую речку. Форели там я не видел, но наверняка форель есть. Да и Свенсон говорила.

– А они… – я кивнул на шкуру, – опасные вообще? Медведи?

– Медведи? – Джулия сделала недоуменное лицо. – Да нет. Пальнешь в воздух, он и наутек.

Мне стало не по себе, я сглотнул. Начиналась изжога.

– У тебя что, ружья нет? – догадалась Джулия.

Я молча помотал головой.

– Ну ты, милый мой, даешь… – Она трагично поглядела на меня. – Мало того, что живет на скотобойне…

– На какой скотобойне?

– На какой на какой? На голландской!

– Агентша сказала, что там сироп кленовый… перегоняли в сахар…

Джулия засмеялась, громко и обидно.

– Сахар! – Она звонко шлепнула себя по тощим ляжкам. – Ой, не могу!

3

Возвращался я в мрачном настроении. На переднем сиденье покачивалось в такт колдобинам лукошко с яйцами, на заднем сиденье лежал старый дробовик и две коробки патронов. Весь комплект, включая яйца, обошелся в полторы сотни.

Подогнал машину к сараю, прихватив лукошко, пошел к дому. Мэлори, наверное, услышав мотор, распахнула дверь и появилась на террасе. От неожиданности я споткнулся – на Мэлори ничего не было. Если не считать красной ленты, стягивающей волосы. Солнце пробивалось сквозь ветки, кружевная тень скользила по ее телу перламутровыми разводами, курчавый хохолок на лобке горел золотом. Голенастая, с тонкой шеей, она вполне могла бы сойти за подростка. Если бы не грудь – я мысленно поблагодарил Бога и итальянскую родню за прекрасную генетику. Еще я решил ничего не говорить ей про бойню.

Я молча протянул ей лукошко. Почему-то обратил внимание, что верхнее яйцо было темное и рябое. В конопушках. Мэлори опустила лукошко на пол террасы.

– Так долго… – прошептала она.

Я стоял на ступеньку ниже. Склонив голову, поймал ртом ее грудь, прикусил губами сосок. Она подалась вперед, тихо застонала. Ее цепкие пальцы ухватили мои волосы на затылке, она их дернула, словно хотела вырвать. Я обнял ее бедра, сжал и легко приподнял. Сделал шаг в сторону двери.

– Нет, нет… – задыхаясь, прошептала она. – Давай здесь. Прямо здесь.

Верхушки деревьев зашумели, оттуда вылетела сердитая ворона. По веранде пробежал ветер, дверь, ожив, заскрипела и со стуком захлопнулась. Мэлори опустилась на колени, торопливыми пальцами расстегнула ремень. Я гладил ее волосы, жесткие и рыжие, трогал веснушки на острых плечах.

На обед у нас был омлет из шести яиц. Толстый, воздушный и душистый. Вкуснее омлета я в жизни не ел. Мы сидели на балконе с чугунными перилами, пахло свежим хлебом, масло плавилось на солнце, я отламывал поджаристую корку от деревенской булки и поддевал желтоватое масло. Внизу по камням весело и шумно бежала река. В прозрачной зелени пятнистого березняка сновали сойки, Мэлори приметила сороку и показала мне.

– А давай в антикварную лавку съездим? – Мэлори отпила молока, поставила стакан. Над верхней губой осталась белая полоска. – Пятнадцать миль в сторону Трентона.

Настроение у меня было превосходное, работать не хотелось абсолютно.