Шесть зимних ночей

– Может, не стоит, – согласилась Либерти, но все равно открыла бутылку и вытащила письмо.

От бумажки исходил слабый черный дым.

Позади послышались звуки сильных ударов – три раза подряд. Богини сражались молча. Либерти вздохнула. Алан был прав: ей было совершенно ни к чему вскрывать чужую ненависть и окунаться в разрушенные жизни и надежды незнакомых ей людей. Но разве могла она оставаться в стороне, когда Война пришел в мир, в который когда-то она сама хотела прийти?..

Либерти раскрыла письмо.

И заплакала.

В нескольких метрах от круга, созданного Богинями, продолжали собираться растерянные жители Города. Кто-то наблюдал за Богинями, кто-то нес бутылки вина, коробки печенья или йольские кексы. Йоль, да и все остальные праздники Колеса года почитались в Городе особенно сильно, и пропускать их люди посчитали недопустимым. А раз явились Богини, то и жители не имели права замыкаться в себе. Никто не хотел обидеть создательницу Города.

Смерть вытащила несколько писем и, не читая, сожгла их. Барон разбил несколько бутылок тростью и зашипел прямо как настоящий кот, когда из одного исчезающего письма послышались крики.

Либерти закрыла руками лицо не в состоянии унять слезы. Происходящее не укладывалось у нее в голове, и затуманенный разум отказывался давать хоть какое-то объяснение. Плечи тряслись, она с трудом сдерживала всхлипы и совершенно не слушала Алана.

Она слышала его слова, которые складывались в предложения, его мягкий, добрый голос. Получалось вырывать отдельные фразы: Алан обещал, что останется с ней, что не бросит ее. Уверял, что все будет в порядке, что скоро все закончится. Он обнимал ее так крепко, как только мог, и шептал, что она сильнее, чем думает, и что ее силы хватит, чтобы справиться с этим.

Но они оба знали, что ни ее силы, ни силы трех сестер-ведьм не хватит на то, чтобы победить Войну.

Всадники Апокалипсиса – сильнейшие существа в мире, и не было среди живых тех, кто мог бы одержать над ними победу. Либерти при этой мысли невольно посмотрела на Смерть, но та оставалась неподвижной и разглядывала своими бесцветными глазами дымящийся горизонт.

Горло у Либерти саднило, а пелена слез не позволяла видеть мир четко. Три сестры-ведьмы поднялись на трясущихся ногах и одновременно сжали руки в кулаки. Поставленная ими защита слабо засверкала, и некоторые бутылки, находившиеся совсем рядом, полопались.

– Либерти, пойдем домой, – тихо сказал Алан.

Смысл слов дошел до нее не сразу. Алан по-прежнему обнимал ее со спины, и Либерти сжала его руку, нахмурилась и приложила все усилия, чтобы хоть немного расслабиться.

Получилось не очень хорошо, но присутствие Алана успокаивало и приводило мысли в порядок.

– Он прав, – согласилась Смерть глухим, чужеродным голосом. – Идите домой. Здесь вам делать нечего. Мелвилл, Леона и Эйлен справятся с защитой Города, об этом можете не беспокоиться.

Либерти не торопилась. Она непроизвольно сильнее сжала руку Алана, на секунду вцепившись ногтями, и сразу же отпустила. Глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

– Когда ты уйдешь? – спросила Либерти.

– Не сегодня.

Люди на поляне продолжали собираться, до Либерти доносился их напряженный смех. Она отчетливо слышала, как жители Города изо всех сил старались делать все как раньше. Новая Богиня выставила ладонь, из которой искрами выходили маленькие светлые огоньки и быстро направлялись к Старой Богине, окружая и вонзаясь в ее тело. Старая Богиня скрестила руки перед собой, и все ее тело окутала черная энергия. Это зрелище они наблюдали каждый год, и не существовало ни одной причины, по которой привычный ход вещей должен был нарушиться.

Либерти согласилась:

– Домой.

Всю дорогу они молчали и в дом зашли в абсолютном молчании. Либерти скинула пальто и смогла повесить только со второй попытки. Алан терпеливо наблюдал за ней немного обеспокоенно, словно боясь лишний раз потревожить или напугать. С разговорами он тоже не лез, но предпочел находиться рядом, когда Либерти с устало опущенными плечами прошла на кухню, и пошел следом. Сел на стул, самый ближний к выходу, и внимательно наблюдал за ней.

Либерти рывком открыла дверцу верхнего шкафа и вытащила уже высохшую посуду. Расставила по местам, чудом не уронив ни одной тарелки и кружки, врезалась в стол и яростно зашипела от боли и неожиданности. Остановилась, положила оставшиеся приборы на стол и потерла ушибленное бедро. Алан молчал. Либерти тоже.

Не дожидаясь, пока она придет в себя, Алан поднялся и сам убрал приборы в ящик. Она с долей непонимания проследила за ним, но ничего не сказала и устало опустилась на стул. Этот день выжал из нее все силы, и больше всего хотелось завернуться в одеяло и проспать до следующего года. А лучше дольше. Но Либерти сидела не в состоянии даже подняться на ноги. И просидела бы так до глубокой ночи, а то и до утра, если бы Алан не спросил:

– Граммофон работает?

– Что? – не поняла Либерти и удивленно вскинула голову.

– Граммофон в гостиной. Он рабочий? – спокойно повторил Алан.

– Да… а что? – все так же удивленно ответила Либерти и невольно посмотрела в сторону гостиной.