Шестая батарея

Слотницкий обрадовался, получив назначение в Хелм, в артиллерийское училище. Подальше от фронта, думал он без тени смущения, решив в то же время воспользоваться любой возможностью, чтобы пробить себе дорогу наверх.

Однако первое же столкновение с курсантами охладило его пыл. Он быстро сообразил, что ребята — по крайней мере многие из них — превосходят его умом, знаниями, жизненным опытом, Слотницкий не мог противопоставить им ни настоящей идейной закалки, ни политических знаний. В то же время он был достаточно самокритичен, чтобы уже после первых бесед суметь правильно оценить расстановку сил. Ему все чаще казалось, что во время бесед его хотят на чем-то подловить и скомпрометировать. Он начал докладывать вышестоящему начальству о своих подчиненных, что они реакционно настроены, затрудняют его работу, что зачастую не соответствовало действительности.

Непосредственным его начальником был поручник Лис. Слотницкий направлял все усилия на то, чтобы завоевать расположение Лиса. Часами просиживая в канцелярии дивизиона, заводил с командиром беседы на ту или иную тему. Это были, собственно говоря, даже не беседы. Лис, страстный книголюб, все время листал книги и лишь изредка вставлял короткие фразы. Слотницкого же отличало однообразное многословие. Он критиковал реакцию, высмеивал политическую близорукость своих соотечественников, выражал сомнение, выйдет ли что-нибудь путное из «его» курсантов. Постоянно повторялся, прибегая к одним и тем же избитым фразам.

В батарее он проводил политическую работу по установившейся когда-то схеме — чтение газет и пропагандистских брошюр, беседы. Курсантов утомляли бессодержательность и формализм таких занятий. Они без особого труда усвоили скудный запас догм, который велел им вызубрить Слотницкий. Вскоре к нему прилипло прозвище «преподаватель закона божьего», которым наградил его балагур батареи курсант Сумак.

Как-то раз после очередной беседы Слотницкого он рассмеялся:

— Ну прямо как наш ксендз! Осталось только надеть на него сутану и выстричь тонзуру…

Обстановка в батарее накалилась, когда Слотницкий начал проводить рекомендованные ему Лисом «индивидуальные беседы», больше смахивавшие на допросы. Ребята относились к таким беседам как к тяжкому наказанию. Они уже видели в Слотницком не безобидного зануду, а настоящего инквизитора.

В то же время курсантам нравились строевые занятия, высокая подготовка и самоотверженная работа преподавателей училища. Несмотря на отдельные недостатки, жизнь в подразделении нормализовалась.

И вдруг ни с того ни с сего на батарею обрушились несчастья…

Как-то раз после обеда, когда курсанты были заняты самоподготовкой, Слотницкий, проходя по коридору, заметил торчавшую из кармана одной из висевших шинелей бумажку. Ради любопытства вытащил ее и, прочитав, чуть не упал в обморок. Он бросился к Лису, а с ним — к Орликовскому. Когда страсти улеглись, он возликовал в душе: сбылись его предсказания, батарея настроена враждебно и непримиримо. В разговоре с Орликовским он недвусмысленно дал понять, что на ней нужно ставить крест.

Ему поручили провести расследование этого дела. Он начал с тех, кто сознался в принадлежности к Армии Крайовой.

— Кто подбросил листовки? — был его первый вопрос к каждому допрашиваемому. Ребята не знали. Слотницкий попытался вызвать их на откровенный разговор. Расспрашивал, кого они подозревают. Те молчали. Их поведение приводило его в бешенство.

— В лесу, в АК, вы все понимали, все видели, а здесь нет! Как будто ослепли! А если прижать вас, то наверняка скажете, — говорил он с угрозой в голосе.

Весть о расследовании и методах его проведения молниеносно облетела батарею. У всех было удрученное, подавленное настроение, даже Чарковский стал неразговорчив. Казуба, увидев результаты такого расследования, отправился с жалобой к Лису. Слотницкий в разговоре с Лисом пытался оправдаться:

— Что-то Казуба стал таким добреньким… И по уши влюблен в аковцев…

Заместитель командира дивизиона молча поглядел на него и прекратил разговор на эту тему.

VIII

Появление листовки оказалось для Добжицкого не менее неожиданным, чем для политотдела. Значит, кроме его группы в батарее действует еще кто-то. Как он понял из разговора с Роттером и намеков его сообщников, это была их работа. Он не пытался разубеждать их и после долгого раздумья пришел к выводу: «Тем лучше для дела, а руководство я не отдам никому».

Тем временем обстановка в батарее осложнилась еще больше. Слотницкий действительно обладал удивительным даром восстанавливать людей как против себя, так и против провозглашаемых им идей.

В тот день, когда он проводил расследование, Добжицкий отвел в угол Роттера и Целиньского.

— Ну и что вы думаете по этому поводу? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Видите, какое настроение в батарее? Это прекрасно. Вот уж не думал, что Слотницкий будет играть нам на руку.

— Как это нам? Ребята перетрусили и теперь притихнут, — возразил Роттер.

Добжицкий посмотрел на него, презрительно скривив губы.