Шестая книга судьбы

— Я понял, о чем ты скорбишь, — сказал Сулла, выбирая из своей корзинки большой сочный персик. — Тебе жаль те времена, когда здесь бесчинствовал бородатый, выживший из ума старик. Тебя он не тронул. Почему?

— Марий не тронул тогда и некоторых из тех, кто стоит сейчас рядом с тобой, консул.

Элианий посмотрел на каменные лица ликторов, на их сверкающие секиры, на ухмылку молодого Красса. Он понимал, что жизнь ускользает из его рук, но отнюдь не был парализован страхом. Как обычно, к середине видения он уже осознавал себя профессором истории, хотя еще и не на все сто процентов.

Сулла надкусил персик. Сок потек у него по подбородку и стал капать на белую кожу нагрудника. Он смотрел на собеседника равнодушно и все же с некоторой заинтересованностью.

— И все-таки тебе жаль прошлого, которое я хочу уничтожить. Ты понимаешь — я говорю о недавнем прошлом.

— Не все и в недавнем прошлом заслуживает искоренения. — Элианий, впервые оказавшийся в центре всеобщего внимания, решил подыграть устроителям действия.

— Поясни.

— Твои легионы, консул, комплектуются и обучаются так, как в свое время установил Марий. Твои аквилиферы носят на древках серебряных орлов. Эти символы легиона также введены Гаем Марием. Прежде чем стать твоим врагом, он сделал много рационального, и, как умный человек, ты не отвергаешь его нововведения, даже если их автор тебе ненавистен.

Казалось, Сулле понравился ответ. Возможно, он давно не слыхал дерзких речей и теперь получал удовольствие.

— А что ты слыхал о пропавшей Сивиллиной книге?

— Только то, что она пропала, консул.

— Врешь! Ты наверняка слышал, что тот, к кому она случайно попадет, не должен разматывать свиток и читать текст. А если он все же подсмотрит несколько стихов, то обязан молчать о них до скончания своих дней. Книга Кумской сивиллы перестанет быть священной, если ее тайны откроются черни.

— Признаю, это я слышал.

— В другой раз не торопись отвечать. А какое наказание грозит тем, кто ослушается?

— В Риме теперь только одно наказание, консул, — смерть.

— А я думал, ты скажешь «общественное порицание сената».

Сулла показал на Элиания пальцем и захохотал. Тут же засмеялись остальные. Когда он смолк — все замолчали тоже.

— А почему ты не называешь меня диктатором или спасителем отечества? Или вот, как Хризогон, Солнцем Италии? Все консул да консул.

— Консул — по-прежнему высшая должность в республике, — спокойно ответил Элианий и, протянув внезапно руку, вытащил из корзинки своего собеседника какой-то фрукт. При этом Сулла проводил движение его руки растерянным взглядом, а по толпе прошелестел вздох удивления. — Диктатор — немного тяжеловесно для частной беседы, император — это скорее для твоих ветеранов. Во всех остальных твоих званиях, согласись, есть доля лести. Впрочем, — Элианий смачно чавкнул фруктом, которым оказалась сочная груша, — если хочешь, могу называть тебя «мой фюрер». Бьюсь об заклад, до этого не додумался бы и твой Хризогон.

«Интересно, как они будут меня убивать?» — подумал профессор и содрогнулся.

Сулла задумчиво доел персик, но продолжал молча обсасывать косточку. Каталина что-то зашептал ему на ухо. Элианий решил подбавить:

— Один народ, один рейх, один фюрер! Зиг хайль! — Он посмотрел в глаза Сулле. — Скоро ты поймешь, что ничего не добился, кроме ненависти, и сбежишь в деревню кропать мемуары, которые все равно потеряют. — Он перевел взгляд на Красса. — А тебе в глотку вольют расплавленного золота. Правда, еще не скоро. А тебе, Великий, — Элианий повернулся к Помпею, — египтяне должны были в будущем отрезать голову и преподнести её в подарок Юлию Цезарю, которого недавно по ошибке казнил ваш патрон. Ума не приложу, как теперь они станут выпутываться. Кстати, сейчас ты должен быть на Сицилии, а не ошиваться тут без дела.

— Ты что мелешь, ненормальный? Боги лишили тебя разума? — пытался выправить ситуацию Каталина.

— А ты вообще помалкивай, заговорщик. Настанет день, и сенат приговорит тебя за измену к смерти.

Сулла продолжал сосать косточку и пялиться на распоясавшегося патриция. Слюни текли у него по подбородку. Он явно не знал, что делать и как вести себя в сложившейся ситуации. Наконец он собрался с мыслями и нерешительно произнес:

— Я сгною тебя в Мамертинской тюрьме, где Марий стоил Югурту… кхе… кхе… кхе!

Произнося это, Сулла вдруг подавился косточкой и стал синеть. Глаза его выпучились, наливаясь кровью. Ближайшее окружение подхватило диктотора под руки и потащило прочь.

Мимо Элиания прошествовали двенадцать ликторов, эдиллы, префекты, сенаторы, легаты, рабы, трубачи, солдаты. Увидав стремена ведомых мимо лошадей, он обрадовался:

— Ага, стремена! Я так и знал, что вы проколетесь!

«Значит, все это действительно инсценировка», — подумал он про себя и окончательно успокоился.

В конце шествия он опять заметил странного человека, как попало завернутого во что-то отдаленно напоминавшее тогу. Проходя мимо, тот, ухмыляясь, посмотрел на Элиания и подмигнул. На ногах его были не то кеды, не то футбольные бутсы, а из-под одеяния высунулась сжатая в кулак рука с отогнутым вверх большим пальцем.