Шестая повесть И.П. Белкина, или Роковая любовь российского сочинителя

Ее обнаженное тело было словно бы выточенным искусным резцом итальянского мастера. Каждая линия достигла совершенства. Над левою грудью краснели две родинки. Иван Петрович не успел ни сказать ей чего-то важного, ни спросить: все, что сейчас происходило между ними, происходило стремительно и страшно по той беспощадно нахлынувшей силе, которая их сокрушила обоих. Наконец оба они откинулись на подушки, тяжело дыша, и Иван Петрович, ослепший в самую последнюю секунду своего блаженства, открыв глаза, искоса взглянул на княгиню Ахмакову и не узнал ее. Голова у нее была немного приподнята, словно ей не хватало воздуха, на лице было то же страдальческое и страстное выражение, которое он уже несколько раз ловил у нее, а покрытый потом лоб морщился. Она оперлась на правый локоть и близко-близко посмотрела на него. Узкие ноздри ее тонкого носа раздулись. Иван Петрович опять потянулся к ней губами, как нежный теленок, бывало, напившись вовсю молока, снова тянется к матери, но она быстро зажала его губы горячей ладонью:

– Нет, нет!

И вскочила с постели. Он с обожанием и каким-то даже отчаяньем, причины которого никто на свете не может объяснить, впился глазами в это точеное, маленькое, как у девочки, тело, и мысль, что, ежели бы она сейчас приказала ему умереть, он умер бы, не рассуждая, восторгом пронзила его.

Она поспешно надела платье, подбитую легким дорогим мехом накидку, потом потянулась рукой к башмакам. Стыдясь своей наготы, Иван Петрович стал на колени и начал зашнуровывать ее высокие ботинки с выгнутыми каблуками.

– Вы любите, верно, стоять на коленях, – сказала она, усмехнувшись. – И давеча тоже стояли…

Его обожгло.

– Нет, не на коленях… Но вас я безумно… люблю. Вот в чем дело…

Она перебила его:

– Об этом прошу вас молчать! Умоляю!

– Зачем же молчать? – от души удивился Иван Петрович. – Вы – вся моя жизнь отныне. Навеки.

Княгиня поморщилась.

– Не провожайте!

– Когда я увижу вас снова? – спросил он.

Она подошла к нему вплотную и слегка приподняла вуаль.

– Вы любите, вы говорите?

– Люблю.

– Тогда вы докажете мне ваше чувство. Ведь вы не боитесь любых доказательств?

– Нет, я ничего не боюсь, – отвечал он. – Хотя… Я боюсь одного: потерять вас…

Она опустила вуаль.

– Увидимся через неделю. Прощайте. Старайтесь со мною нигде не столкнуться на этой неделе. Вы слышите, милый?

– Но это же вечность! – воскликнул он пылко. – Ведь целая вечность!

Но княгиня уже отворила дверь на лестницу. Иван Петрович, прикрывшись рубашкой, рванулся за ней.

– Куда вы? – спросила она, засмеявшись. – Куда вы? На улицу, что ли? Безумный!

Он спохватился и отступил. Дверь звонко захлопнулась. Иван Петрович подбежал к окну, увидел, как подъехала карета, как она исчезла в ней…

Любезный, любезный читатель! Разве мы заставляем вас верить тому, что написано в книгах? Напротив. Не верьте вы книгам. Их пишут с одною лукавою целью: прославиться, разбогатеть и так далее. И нет никого холоднее душою, чем те, кто сейчас вот (пока мы беседуем!) сидит над каким-нибудь лживым романом. Зачем он сидит? Шел бы да прогулялся. Какая луна-то сегодня, глядите! А он – нет: строчит да строчит! Ах, бездушье! Ах гадкая жажда наживы и разных (мы вас уверяем!), отнюдь не духовных, а даже напротив: практических ценностей!

Но этой вот повести, чистой, как снег, прозрачной, как горный поток, и глубокой, как благословенная матерь Тереза, прошу вас: поверьте! Она не похожа на прочие книги.

На исходе мучительной недели – жестокого срока, который поставила влюбленному Ивану Петровичу княгиня Ахмакова, – в департамент, где бледный, с темными кругами под глазами герой наш уныло сидел над бумагами, ворвался внезапно Мещерский.

– Ты нужен мне срочно! – вскричал он, как гора нависая над Иваном Петровичем, который ничего и никого вокруг себя не замечал.

Прочие чиновники оглянулись с неудовольствием на этого пышущего жаром, как будто сейчас только с русской печи, молодого человека.

Приятели поспешно вышли на улицу.