– Ответите мне! – не понимая даже до конца того, что он произносит, выдохнул Иван Петрович. – Вы так не уйдете, я вас разыщу!
Атаман приподнял маску, и Иван Петрович узнал того самого молодого человека жгучей наружности, которого он встретил месяца три назад в доме князей Ахмаковых. Еще тогда он запомнил, как этот жгучий молодой человек, расталкивая гостей, бросился за нею, и она, скользнув по безумцу рассеянным взглядом, исчезла, как будто растаяла. Тогда он и не успел как следует разглядеть лица его, но черные, вьющиеся, как у арапа, волосы и черно-сизые, с яркими белками глаза врезались в память.
– И вы мне ответите, не сомневайтесь! – близко наклонившись к Ивану Петровичу, прохрипел атаман.
В танце началось замешательство: партнерша Ивана Петровича с увядшими плечами неловко приседала на одном месте, как это делает иногда курица-несушка, если зашедший в курятник ребенок хватал ее, бедную, и от неловкости уже раздавил в яйцеводе яйцо. Князь Голицын, шедший в первой паре со своею величавою княгинею, успел вовремя заметить случившееся: передав жену в руки одного из новгородских витязей, он быстро и ловко развел противников и, подхватив под руку жгучего молодого атамана, увел его вовсе из залы.
Иван Петрович бросился вниз по устланной ковром лестнице, выскочил на улицу, и через минуту быстрые и сильные ноги несли его домой, в Подкопаевский переулок. Он понимал, что утром последует вызов, и радовался этому, как дитя. Ничего другого он и не желал себе, кроме быстрой смерти. При этом потребность раздавить, как давят иногда не заслуживших казни насекомых, – да, именно так: раздавить атамана – пожаром горела внутри. Он точно хотел умереть. Но умереть с одним условием: чтоб одновременно погиб его враг. Теперь он понимал, что княгиню Ахмакову с этим врагом его связывали те же самые отношения, которые связывали княгиню и с ним самим, что черноглазый, со вьющимися, как у арапа, волосами запорожец точно так же, как он, и ползал, и плакал, и били его, и так же щипали его, и кусали, и так же его целовали бессчетно, и так же в конце концов бросили. Вот что! И как его, бедного, не пожалеть? Когда он прошел тот же путь на Голгофу, который прошел наш герой? Да, загадка…
В половине седьмого утра на двери Ивана Петровича, не спавшего в эту ночь ни секунды, зазвонил колокольчик. Федорка пропустил в прихожую белобрысого и веснушчатого офицера, который назвался бароном Фридериксом и сообщил, что он имеет честь присутствовать на дуэли господина Белкина с господином Азариным в качестве секунданта последнего. Пришел сообщить лишь условья дуэли. Иван Петрович сказал, что он на все согласен и просит полчаса времени, чтобы слуга его успел отнести записку господину Мещерскому, коего Иван Петрович Белкин приглашает быть секундантом со своей стороны.
Опускаем утомительные подробности этого разговора и переносимся в спальню мирно спящего в Грунечкиных объятьях ближайшего друга героя. Никогда не поверил бы Ипполит Мещерский тому человеку, который еще неделю назад сказал бы ему, что и в супружестве бывают приятные стороны. (Читатель со мной согласится, что их не бывает!) Возьмем, например, переезды на дачу. Все эти кастрюли, коробки и пледы! Ну, ладно там дача. А деторожденье? Пока их, несчастных, родишь, воспитаешь, пока им утрешь их носы и проверишь, как он, этот отпрыск, усвоил законы какой-нибудь хоть географии, скажем! А, кстати, к чему их вообще усваивать? И так можно жить. По законам природы.
Короче: Мещерский боялся смертельно. Готов увезти был, готов обесчестить, купить на Кузнецком французскую шляпку, готов был платить за квартиру, но не… Вы поняли все, мой любезный читатель!