Шестая река

На лице Харона отразилось настоящее детское разочарование, даже брови домиком поднялись… Арс смущенно отвел бесстыжие глаза: никуда ему завтра ехать не требовалось – наоборот, выходных с отгулами он набрал до десятого мая включительно, рассчитывая заняться, наконец, чем-то полезным, – например, по Всемирной Сети, пока не всю отключили, пошастать, материалы для будущей книги поискать, с Евой на природу съездить разок-другой, просто в постели с коробкой пиццы от души поваляться… Но банька и наливочка означали ночевку у гостеприимного хозяина, под крышей дряхлого, обжитого мышами и мухами дома. И объяснять, почему остаться на ночь для него априори невозможно, было долго и оскорбительно. Все дело в том, что с детства Арса сопровождала болезненная брезгливость – результат маниакальной чистоплотности мамы Капы, которая, не доверяя советским прачечным, – а потом, по привычке, и умным стиральным машинкам, почти до самой смерти лично стирала, кипятила, подсинивала, накрахмаливала, а потом еще и гладила до идеальной ровности все постельное белье. После ее смерти подвигнуть на такое священнодействие какую-нибудь, даже очень хозяйственную женщину Арсу так и не удалось, он вынужденно смирился с тем, что его белье раз в неделю стирается на самом интенсивном режиме – но гладить его требовал в обязательном порядке, в противном случае постель казалась ему собачьей подстилкой. Лечь в чужое, неведомо, как и кем стиранное белье Арс не мог по определению – легче было совсем не ложиться спать; в любую командировку обязательно возил с собой чистый пакет с двумя собственными простынями и наволочкой. Смешно сказать, но эта его странная особенность, кажется, стала одной из главных причин того, что, образованный и неглупый, с бойким пером журналист застрял до седых волос в бесплатной газетенке спального микрорайона: ведь в любых более масштабных изданиях сами собой предполагались дальние поездки – а при намеке на ночевку в гостинице или в чужом доме Арс с омерзением представлял, как, лежа на казенной простыне, будет до утра мучительно представлять десятки других постояльцев, оставивших на ней свои гнусные невыводимые следы. А уж тут, в деревне, где Харон стирает, наверно, в той же заплесневелой бане-развалюхе, а полощет в тухлом озере… Он содрогнулся. Но надо было как-то подсластить пилюлю для человека, простодушно посулившего по телефону «настоящий клад»:

– А вот окрошечку – с превеликом удовольствием! И еще я домашний пирог с яблоками к столу захватил – может, почаевничаем?

Харон заметно погрустнел, растерялся, но, вероятно, внутренне махнул на все рукой и разом превратился из радушного и хлебосольного хозяина, приготовившего для дорогого гостя замечательные игрища и разносолы, в обычного вежливого человека, к которому приехали по делам:

– После чаю попьем, – прохладно сказал он. – Сначала то, зачем я тебя сюда из Питера твоего вытащил. Полагаю, не разочаруетесь.

На ходу влезая в рукава клетчатой рабочей рубашки, он пошел к дому, кивнув Арсу следовать за собой. Миновали прохладные темные сени, толкнули дверь в просторную, уже более-менее расчищенную от векового хлама горницу – и там хозяин вдруг сделал решительный шаг к черному от времени самовару, который Арс прекрасно помнил, потому что уже прикидывал когда-то, нельзя ли его продать в качестве антикварной редкости, но, приглядевшись, понял, что овчинка выделки не стоит. Неужели старый идиот решил, что эта ломаная рухлядь представляет собой какую-то ценность, и по доброте душевной хочет отдать сей «клад» легкомысленно отказавшемуся от него владельцу? И из-за этого заставил тащиться сюда по жаре пять часов, из которых почти два простоять в пробке?! И столько же – ну, хорошо, пусть три с половиной, без пробки, – обратно?! Он что – совсем спятил?! Или просто ему выпить-поговорить не с кем, и он так к себе собутыльников заманивает?!

– Я видел, – буркнул Арс, не решивший еще, стоит ли обругать лохматого чудика или просто плюнуть, молча сесть в машину и уехать, пока не стемнело. – Бросовая вещь. Если хотите – пользуйтесь на здоровье. Мне он не нужен.

– А внутрь заглядывал? – тихонько бурля подступающим восторгом, спросил Харон; обескураженность отказом гостя от баньки и ночлега уже отлегла от его доброго сердца, и он вновь стал похож на Деда Мороза, колдующего над мешком подарков.

– Н-н… Нет… – насторожился Арс. – А надо было? – и добавил с нервным смешком: – Неужели там ценности были спрятаны?

Данила Петрович с довольным видом кивнул.

«Вот я дурак-то, – четким шагом прошла у Арса запоздалая мысль. – Теперь придется их с ним пополам делить. Но хорошо, что и он – тоже дурак, иначе бы никогда мне не сказал».