Шестая станция

Оставшись один, Омулев еще раз вздохнул, вынул из кармана аккуратно сложенную газету, оторвал от нее ровный кусок, привычно запустил руку в карман и взял щепотку махорки. Он скручивал цигарку не глядя, лоб его наморщился. Надо было что-то придумывать. И главное — быстро.

Григорий Степанович действительно все время ждал чуда. Не этого, так другого. Не богоматерь обновится, так Николай-угодник. Не Одигитрия заплачет, так еще какой-нибудь святой заревет… Он ждал этого чуда с того самого дня, когда вышел декрет об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих. Когда они в ячейке читали вслух этот декрет, все казалось ясным. Даже легким. Редкая по лютости беда рухнула на Поволжье. Сгорело от засухи все. И хлеба, и картошка, и любой овощ. Миллионы людей голодают, мрут у себя в избах, на дорогах. Детские трупы валяются в канавах. Пропал весь скот, избы стоят голые, без крыш — всю солому с крыш съели. А Россия советская — нищая и разоренная. Хлеба — поддержать голодающих, спасти людей от верной смерти — нету. Нет даже семян и, если не посеять, значит, и на будущий год жди такого же горя. Хлеб придется покупать у капиталистов за границей. Конечно, за золото — не за советские же они будут продавать. И надобно этого золота наскрести где угодно! А его и искать не надо. Вот оно — у всех на виду, во всех городах и селах. Деньги, которые так нужны, светятся драгоценным золотым блеском на тысячах икон, переливаются в бесчисленных драгоценных камнях, густо налепленных на окладах, наперсных крестах, всяких там митрах и посохах, покровах и плащаницах. Многопудовые серебряные подсвечники, дарохранительницы, мироварницы, всякая всячина, за века награбленная, взятая у народа и подаренная церквам купцами да помещиками… И все это богатство без всякой пользы коптится в ненужных церквах, соборах, монастырях. А люди мрут ежедневно от голода, и спасти их может вот этот золотой да серебряный хлам…

Так все казалось простым, понятным, никому и не приходило в голову, что попы откажутся отдать золото, будут сопротивляться Советской власти.

— Да они что, совсем глупые? — сказал взрывник Макеич. — Ведь им что самое важное? Люди. От людей они кормятся, их темнотой они живут! Не будет людей, перемрут они от голода — и попам хана! Никто им ни маслица, ни яичек, ни куренка не принесет. Что же они, подсвечники серебряные обгладывать будут, что ли? Нет, поскрипят, конечно, зубами, а отдадут. Без звука отдадут! А потом, наши церкви ведь не у царя Гороха… Небось под боком у Питера, Волховстройка здесь, пролетариат значит…

И вот тогда Григорий Степанович-то и сказал:

— В топоры, конечно, попы наши не пойдут, пулеметы на колокольни не потащат. Это время прошло. А вот темных людей мутить будут. И для этого выкинут какое-нибудь такое чудо. Помяните мое слово…

И как в воду глядел! В Москве патриарх Тихон стал сыпать проклятиями, призвал не отдавать церковных ценностей. Ну, а кто не такой важный, кто побоязливей, этим осталось только чудеса придумывать… И до них дошло, до Волхова.

В коридоре послышались веселые голоса Точилина и Столбова. Им-то, комсомольцам, весело! Недавно на партийной ячейке драили их за то, что с попами не борются, что молодежь свадьбы в церквах крутит, — только похохатывали: дескать, ребят-комсомольцев на всех девчат не хватит! Кое-кто и за верующего выскочит!.. Им и сейчас смешки: как же — чудо!

— Ну, садитесь. Я вижу, что Ксения вас больно уж развеселила.

— Так, Григорий Степанович, ведь умора! Богородица-то ревет! И слезы — кап-кап-кап… Вот придумали, длинногривые, курям на смех!

— Так не курям на смех, а таким только пацанам, как вы. Ну чего смешного? Только в уезде организовали специальную комиссию по изъятию церковных ценностей, а уже богоматерь реветь начала… Вы думаете что: попы перед церквами станут и золото свое грудью защищать будут? Да они поумнее вас. Они будут в сторонке. И в церковь-то не пойдут. А вот народ обманутый станет перед церковью — как же, богородица плачет, кадила ей серебряного жалко. Сегодня плачет, а завтра мор на людей нашлет. Или еще какую холеру… А комсомольцы, что должны с темнотой бороться, объяснять людям про поповский обман, они мяч этот кожаный будут гонять за огородами да со своими девчатами песни петь про то, как моряк красив сам собою…

Саша и Петя первый раз видели своего председателя рабочкома таким злым. Омулев любил комсомольцев. И уж на что был прижимист насчет денег, а футбольный мяч, каким их укоряет, сам привез из Петрограда…

— Так что ж делать, Григорий Степанович? Соберем ребят, пойдем к этой часовне, объясним этим теткам, для чего церковное золото нужно…

— Ну да. Вы им Демьяна Бедного басни читать будете, а богородица будет плакать да плакать… И что же вы против ейных слез сказать сможете? Нет, ребята, вы пойдите-ка туда да посмотрите — как же она плачет это? Может, врут? Пойдите, а к вечерку придете сюда, и подумаем, как дальше быть. Да ведите себя тихонько. С глупостью только дураки дубьем борются. Вот так-то…

Часовня Михаила Архангела