Шестая станция

Комсомольцы зашагали к селу Михаила Архангела. Идти было недалеко. И очень скоро веселое их настроение стало портиться. Нет, видно, Степаныч был прав, и чудо становилось все менее смешным. По дороге и по тропкам к селу шло множество людей. Ковыляли невесть откуда-то взявшиеся богомолки в черных платках, шли ветхие старушонки, бежали детишки, спешили мужики. Да что говорить — встретили даже двух рабочих с Волховстройки… Видно, после обеда не вернулись в артель…

Часовенка у Михаила Архангела была знакома комсомольцам. Не однажды днем пробегали мимо, по вечерам гуляли с девчатами. Никто и внимания не обращал на ветхую часовушку с криво навешенной дверью. Одинокая, никому не нужная, она торчала на бугорочке, как старый сгнивший гриб, которому уже не нужно скрываться…

Теперь разглядеть часовню было невозможно. Густая, черная шевелящаяся толпа людей скрывала ее. Время от времени люди падали на колени — и тогда крест часовенки вырастал. Потом люди подымались, и крестик снова опускался вниз. Неумолчное жужжание голосов прорывалось исступленными женскими криками: «Голубушка наша!.. Матерь божья, угодница!.. Спаси нас и помилуй!..»

Ребята остановились и переглянулись. Все это было страшно и непонятно. Ну, было вокруг Волховстройки несколько церквей. Молодежь ходила туда редко, разве что на престольные праздники — себя показать и других посмотреть — или если невеста очень крепко потребует свадьбы «по-настоящему»… Около этих церквей шатались лишь какие-то старушенции, униженно кланялись нескольким жалким попикам, что были в округе… А тут — тут был народ… И серьезные мужики, и деревенские парни, и даже рабочие со строительства. Вот тебе и попики!..

Точилин и Столбов осторожно, бочком пробивались через толпу. Кепки свои они спрятали в карманах, и, когда молящиеся вокруг становились на колени, они присаживались на корточки, как во время какой-то далекой детской игры. Маленькая криница перед часовенкой, где всегда играл чистенький родничок, превратилась в грязную яму с липкими, растоптанными краями. На животе, ползком какие-то люди подбирались к яме и пили из нее — не по-человечески, по-собачьи… Тетка в аккуратном салопе деловито черпала воду ковшиком и сливала в большую бутыль. А на краю сидела женщина и, опустив в холодную воду костлявые, немощные ноги, исступленно и непрерывно крестилась…

Чудотворная икона была уже не в часовне, а стояла перед ее дверьми, на чистых полотенцах. Десятки свечей — желтых, белых, тоненьких и толстых — горели вокруг. Их держали в руках старики и женщины, они были воткнуты прямо в землю перед входом в часовню. Рядом с иконой, в полном своем облачении, стоял отец Ананий. Теперь это уже не был тот попик, маленький и жалкий, каким его видели, когда он пробирался по Волховскому проспекту к какому-нибудь своему клиенту. Казалось, он стал выше ростом, глаза его горели таким же огнем, как свечи перед иконой. Он размахивал пустым кадилом, изо рта его, как из граммофона, лился нескончаемый поток звуков. Слов разобрать было нельзя, и только по тому, что голос его то поднимался до крика, то опускался до шепота, толпа понимала, когда ей падать на колени, когда вставать… Возле иконы бывший староста Митрич и какие-то добровольцы выстраивали в цепочку людей, подползавших на коленях, чтобы приложиться к богоматериной ручке.

Зажатые толпой со всех сторон, Саша и Петя уже без всякого смеха рассматривали икону. Она была небольшая и действительно светлая и чистая. По краям ее были видны темные разводья, — видно, там обновление проходило менее успешно. А плакать икона действительно плакала, и это было самым удивительным и непонятным. От темных и длинненьких глаз богородицы вниз шли две тоненькие влажные дорожки. Время от времени в глазах иконы возникали маленькие капельки и медленно скользили вниз… И тогда те, кто толпился возле иконы, поднимали крик: «Пла-а-чет! Родимые, пла-а-ачет, голубушка!..» И буря криков, вздохов и стенаний проносилась по толпе.

Комсомольцы, выбравшись на дорогу, молча и хмуро счищали с одежды пыль и грязь. Не переговариваясь, они дружно зашагали в поселок. Через несколько минут они нагнали знакомого — плотника Федосова.

— И ты, Федосыч, подался сюда! А еще рабочий человек! Побежал к иконе прикладываться?

— А как же, ребята! Чудо ведь, это и рабочему человеку интересно. Приложился к чудотворной, а как же… Портач работал там, не мастер, нет… Дело-то нехитрое. Купорос, скипидар да олифа. Ну, а освежить не сумел. Торопился, что ли?.. Надобно было верхний оклад снять, протереть, потом чистой олифой хорошенько смазать, а уж потом обратно оклад одевать. Вот тогда бы ничего… А уж как слезки сделаны, не знаю. Смотрел — дырки-то не видать, не видать, нет…

Секрет Сени Соковнина

Комсомольского собрания сегодня не объявляли, но комната ячейки была набита ребятами. Гриша Варенцов, только что пришедший из партячейки, постукивая кулаком по столу, говорил: