Шестая жизнь Дэйзи Вест

Я лежу, глядя в потолок, думая и не думая в одно и то же время. Порой мне кажется, что я куда-то плыву, а порой — что просто лежу. Не помню точно, когда я ходила к Мэтту: может, три дня назад, а может, три часа. Время тянется медленным пунктиром. Лампа, стоящая на тумбочке, издает невыносимое жужжание. Хочется разбить ее, но меня будто разбил паралич. Руки приклеены к кровати. Взглянув на экран телефона, узнаю, сколько времени, но стоит мне отвернуться, и эта информация исчезает из памяти.

Мэйсон вернулся.

Кэйси вернулась.

Кто-то приносит мне еду, которую я не ем. Я изучаю ее, как ископаемое, и делаю выводы, исходя из содержимого. На тарелке завтрак: вероятно, сейчас утро. Блинчики и ягоды черники — Мэйсон озабочен. Рядом на подносе витаминная таблетка — Мэйсон сильно озабочен.

Постепенно от этих археологических изысканий мне становится весело, но в ту же секунду я вспоминаю, что Одри умерла. Я лежу здесь и считаю виноградины на тарелке, как годовые круги на пне, а Одри никогда больше не сядет завтракать.

Блинчики с черникой кажутся мне нестерпимой гадостью.

С отвращением отодвинув поднос к краю кровати, я перекатываюсь на бок и, обхватив себя руками, подтягиваю ноги к груди, как младенец во чреве матери. Все это слишком для меня. Она не заедет за мной по дороге в школу. Я не встречусь с ней на большой перемене, чтобы отправиться обедать. Она не будет дразнить меня за то, что мне нравится ее брат, не будет порицать мой музыкальный вкус, одалживать одежду и болтать о Беаре, Джейке или о ком-нибудь еще.

Она умерла.

Звонит телефон: рингтон нестандартный и присвоен номеру Меган. Я не отвечаю. Даже не смотрю на экран. Меня все злит. Я не должна была уезжать в Сиэтл, когда Одри умирала. Я должна была догадаться, что с ней не все в порядке. Надо было остаться.

Мне тяжело дышать — мешает разбитое сердце. Пытаюсь наладить телепатическую связь с Мэттом, чтобы попросить его прийти и лечь рядом со мной. Не нужно меня целовать или трогать. Хочу, чтобы он просто лежал рядом, чтобы смотрел на меня сверху, как в Канзас-Сити. Но сейчас я могу представить его глаза лишь полными слез, какими они были в день после смерти сестры.

Накрыв голову подушкой, я пытаюсь прогнать эти мысли, но они никак не уходят.

Как знать, быть может, они не уйдут уже никогда.

Я остаюсь в постели до самой ночи, а когда темнеет, отправляюсь бродить по темному дому. В течение нескольких часов смотрю из окна гостиной на пустынную улицу в надежде увидеть привидение Одри, машущее мне рукой. Под утро возвращаюсь в комнату, полную тоски и застоявшегося воздуха, чтобы никого не видеть. Лежа в постели, прислушиваюсь сначала к шуму воды в душе, потом к звону кастрюль в кухне. Телефон назойливо и бесконечно жужжит, и я выключаю его. Мэйсон приносит еду, но я продолжаю голодовку.

— Пора вставать, — говорит он, подходя к окну и распахивая занавески. Мэйсон открывает окно, и в комнату вливается поток свежего воздуха, щекочущего ноздри.

— Нет, — бормочу я.

— Ты почувствуешь себя лучше после душа, — заявляет он.

Я горько смеюсь. Можно подумать, вода может смыть боль, оставшуюся после смерти Одри.

— Вряд ли.

— Как хочешь, — говорит Мэйсон, возвращаясь к двери. — Мы выезжаем на похороны через час.

Конечно же, я встаю.

Едва держась на разъезжающихся ногах, как новорожденный козленок, ковыляю по комнате. В теле ощущается недостаток топлива, но меня начинает тошнить при одной только мысли о еде. Взяв с полки чистое белье, я включаю телефон, предварительно зарядив его. На экране уведомления о нескольких пропущенных звонках от Меган и сообщение от Мэтта.

«Прости меня».

Всего два слова, но какие монументальные.

Этого мне достаточно, чтобы снова начать двигаться.

Я принимаю душ и сушу волосы, затем собираю их в пучок и закрепляю заколкой над самым лбом. Долго стою перед зеркалом, вглядываясь в отраженный взгляд синих глаз в поисках знакомого выражения, но его нет и в помине. Мое лицо полностью изменилось.

Вернувшись в комнату, надеваю черную юбку, которую взяла у Одри.

Может, кому-то желание надеть вещь, принадлежавшую покойной девушке, на ее похороны покажется странным, но только не мне. Она не держалась за вещи, и добрая половина одежды в моем гардеробе раньше принадлежала ей. Кроме того, я получила записку.

Мистер Маккин привез ее ночью, когда Одри умерла. В тот момент выбор времени доставки показался мне странным — ведь мистеру Маккину следовало быть с семьей, но потом я поняла, что он, видимо, был рад хоть чем-нибудь заняться, чтобы не сидеть на одном месте и не думать об Одри. Мистер Маккин вел себя, как акула, которая умирает, если ее лишить возможности двигаться. И он привез мне записку.

Я беру ее с тумбочки и провожу пальцами по буквам, выписанным твердой рукой Одри, с длинными вертикальными черточками. Почерк так живо напоминает мне о ней. Перечитываю первую часть письма.