Шестая жизнь Дэйзи Вест

Это не то же самое, что отсутствовать — как мои настоящие родители, или монахини, которые заботились обо мне, или люди в тех городах, где я жила раньше и которые покинула не по своей воле. Отсутствовать — это значит, можно вернуться, если захотеть. Но смерть, хоть мой опыт мне и подсказывает обратное, — это место, откуда возврата нет. И однажды я тоже умру навсегда. И тогда я буду, как Одри.

Не отсутствующей.

А покойной.

От этой мысли я начинаю дрожать, и Мэтт крепче сжимает мою руку.

Обернувшись, я понимаю, что мы одни. На кладбище, кроме нас, никого больше нет. Поворачиваюсь и смотрю на Мэтта.

Он смотрит на меня.

— Привет, — говорит Мэтт, как будто видит меня в первый раз. Взглянув вниз, на наши сцепленные руки, он улыбается и снова смотрит мне в глаза.

— Привет, — отвечаю я мальчику, с которым не хочу расставаться.

— Прости меня, — говорит Мэтт.

— И ты меня прости.

В конце концов мы уходим с кладбища и едем домой к Мэтту, всю дорогу храня напряженное молчание. У дома припарковано множество машин. Они везде: на подъездной дорожке, у входа, на другой стороне улицы и даже за углом. Мэтт находит крохотное местечко на улице и ставит машину туда. Остаток пути мы проделываем пешком. Оказавшись у крыльца, я стараюсь не смотреть на веселый маленький автомобиль Одри.

В доме полным ходом идут поминки. На каждой свободной поверхности стоят блюда с едой, а комнаты заполнены людьми в черной или темно-синей одежде, говорящими между собой приглушенным, уважительным тоном. Они как будто боятся разбудить мертвецов. Мне начинает казаться, что у меня в ушах вата: когда со мной кто-то заговаривает, приходится каждый раз переспрашивать.

— Что? — спрашиваю я Мэйсона, услышав, как он что-то бормочет, обращаясь ко мне.

— Я спросил, не голодна ли ты, — объясняет он, глядя на меня со смесью страха и тревоги.

— А, — говорю я.

В этот момент я о чем-то задумываюсь, а когда через пять секунд вспоминаю, что говорила с Мэйсоном, забываю, о чем думала. Его уже нет рядом, и неясно, ответила я на вопрос или нет. Может, он ушел за едой для меня, а может, просто ушел.

Стою на одном месте до тех пор, пока мне не начинает казаться, что я превратилась в соляной столб, тогда я делаю несколько движений лишь для того, чтобы убедиться, что меня не разбил паралич. Неожиданно понимаю, что Мэтт все это время был рядом, в нескольких шагах. Войдя в дом, мы разошлись, но отдалиться друг от друга не смогли: между нами словно протянулась невидимая нить. Очевидно, повинуясь ее тяге, я, почувствовав жажду, иду на кухню в поисках питья и обнаруживаю там Мэтта — он стоит возле холодильника, открыв дверь и изучая его содержимое. Вернувшись в гостиную, он садится на диван, а я смотрю на висящие на стенах фотографии. Потом я, почувствовав усталость, прислоняюсь к пианино, желая только одного — чтобы этот ужасный день наконец завершился, и Мэтт проходит мимо, легонько задев меня плечом. Я начинаю понимать: мы черпаем силы из единственного оставшегося у нас источника — из присутствия друг друга.

Когда Мэйсон подходит и говорит, что нам пора, Мэтт сидит на кирпичном уступе возле камина у стены напротив. Я даже не устала, это больше, чем усталость. Из меня словно выпустили воздух, и времени может быть сколько угодно — восемь часов вечера или полночь, — я бы не удивилась ни тому, ни другому в странном новом мире, обитательницей которого я стала.

Между нами пять метров, и мы с Мэттом продолжаем сидеть не шелохнувшись, глядя друг на друга и понимая, что прежде чем нам станет хотя бы чуть легче, будет еще хуже, чем сейчас.

— Ясно, — говорю я, не спуская глаз с Мэтта. Мы увидимся в школе, когда он выйдет на учебу. Но все будет уже не так. Уйти сейчас — значит распрощаться с прошлым, с беззаботными поступками и легкой жизнью.

Прощай, зимородок.

Глаза наполняются слезами, и я чуть ли не силой заставляю себя подойти к двери и завернуть за угол коридора. Все это время я продолжаю смотреть на Мэтта. Даже когда между нами оказывается стена, я продолжаю чувствовать его пристальный взгляд. Не понимаю, как ноги все еще могут слушаться меня, но они несут меня прочь, и, упав на заднее сиденье внедорожника Мэйсона, я незамедлительно проваливаюсь в сон, похожий на обморок. Мэйсон, поддерживая меня за талию, помогает мне войти в дом по прибытии, и я снова засыпаю, не сняв ни одежду, в которой ходила на похороны, ни даже обувь.

32

Через четыре дня я неожиданно просыпаюсь в четыре часа ночи. Сердце учащенно бьется, и я прислушиваюсь, надеясь понять, что меня разбудило.

Внизу происходит какое-то движение: звуки торопливых шагов двух пар ног раздаются то в одной части дома, то в другой.

Выскользнув из кровати, я бегу в лабораторию, чтобы узнать, что случилось.

— Ложись спать, — говорит Мэйсон, когда я спускаюсь в лабораторию. — Все в порядке.

— Что вы делаете? — спрашиваю я. Сердце уходит в пятки, когда я замечаю у его ног черный чемоданчик.

— Бог хочет, чтобы мы кое-что сделали, — говорит он. Вид у Мэйсона нерешительный, что для него нетипично. Кэйси качает головой, листая какую-то папку.