Шестьдесят братьев

— Ну, гражданин Андрей Стромин, оставайся с нами.

— Пионеры — братья всем пролетарским детям.

У костра было очень уютно и весело.

— Ишь ты, — сказал Андрюша, захлебываясь от удовольствия, — то никого не было, а то шестьдесят братьев. Вот это дело. А я много песней знаю — смешных. От отца перенял.

— А как ты сюда в лес-то попал?

— Запутался… на дачу поехал… на должность… а вышло вот как…

Он вздрогнул.

— А ну их! — и отмахнулся. — А тебя как звать? — спросил он рассказчика.

— Меня — Коробов Иван.

— У нас был в Алексеевске Коробов, только тот на тебя не похож… У того одного глазу нету, на удочку наткнулся.

— Погоди. Может и я еще наткнусь.

Опять все рассмеялись.

— А что, ребята, пожалуй поболтали, да и ладно. Спать пора.

— Коробов дежурный. Ночь была теплая и ясная.

Вдали на небе вдруг заполыхал какой-то розовый отсвет.

— А ведь это пожар, ребята. Горе! Сейчас сухо.

— Да.

— Это далеко… За рекою…

— Нет, ближе…

— А может и не пожар, а так, зарница.

— Сказал!

Андрюше не впервой было ночевать под открытым небом. Он не пошел в палатку, а лег тут же на сложенный брезент, подложив под голову руку.

— А где ж твои вещи?

— А у меня все вещи пропали. В Москве свистнули. Теперь нет вещей. Денег вот всего одна трешница. И то… такая…

— Вот настоящий, значит, пролетарий. Ну, дрыхни.

Андрюше очень хотелось спать, но он нарочно старался не засыпать подольше: уж очень приятно ему было. То никого, а то шестьдесят братьев.

Он долго видел лицо Коробова, освещенное костром.

— Коробов, а Коробов, — прошептал он.

— Ну?

— Дружиться будем?

— Ладно, спи уж! — отвечал тот, усмехаясь, — расчувствовалась… деревня.

VI. ТАИНСТВЕННЫЙ ОГОНЕК

Сенокос был в полном разгаре.

Косы весело поблескивали на жарком солнце.

Выдалась знатная погода для покоса. Словно по заказу.

С тихим шелестом ложилась разросшаяся трава. Иногда кровью брызгала из нее земляника. Некогда было нагибаться, а то хорошо бы съесть кисленькую ягодку: жарко.

Поле тянулось далеко, далеко, до самого конца все поле.

И среди поля одна-одинехонька столетняя сосна.

По небу бегут и на бегу тают беленькие облачка.

Хорошо!

Среди красных и синих мужицких рубах серые куртки и красные галстуки пионеров. Пионеры помогали убирать сено.

— Эй ты, снегирь, чего траву топчешь?

— Виноват, я думал скошено.

— Виноват. Городская штука, не понимает.

Весь день косили, кончили, когда уж солнышко легло на самые верхушки березок.

— Ну, что, Андрюшка? Поработали сегодня?

— Поработали, Ванюшка, поработали.

— Пожалуй, и до лагеря пора.

— Пожалуй, и до лагеря.

Эх, да эх, ты, косынька,
ты моя полосынька.
Эх ты, косынька, коси,
ты пардону не проси.
Коровушка му-му-му,
сена просит потому. —
Эх!

Ваня Коробов лихо вывел это „э-эх“. Ыа все поле вывел.

Коровушка му-му-му,
сена просит потому. —
Эх!

Они пошли в лес.

Андрюша уже целый месяц жил в лагере.

Он очень подружился с Коробовым, однако, все еще не решался рассказать ему свою историю. Уж очень напугал его Примус Газолинович.

Еще был он дружен с Петей Тимовым, маленьким и юрким рыжаком — бегал быстрее поезда, сам Андрюша не мог догнать.

Тимов был неразговорчив и очень интересовался всякими букашками. Набрал он их видимо-невидимо. В свободное время всегда читал он какую-то книгу про зверей, которую называл зоологической книгой.

Был еще один, с которым было сначала подружился, а потом разошелся Андрюша: это был мальчик лет пятнадцати по фамилии Кострин и со странным именем Нептун (новое имя, раньше был Сидор). У него вся грудь была в значках, и крестьянские ребята дразнили его: генерал. Нептун ужасно сердился.

— Дураки, — кричал он в таких случаях, — у меня вся родня коммунисты, дядя с Лениным был знаком, а вы, должно быть, кулацкий элемент.

— А ты чего от работы отлыниваешь?

— Я за бытом слежу. Ишь, крест на шею нацепил. Поп.

— А ты енерал.

И наутек.

Коробов говорил наставительно:

— Ну, зачем ты население раздражаешь? Надо воздействовать постепенно.

— А он чего генералом дразнится?

— Больно ты важен!

По вечерам в лагерь приходили иногда крестьяне. Любили поболтать. Из них особенно нравился Андрюше один крестьянин по прозвищу Ерш. Был он весь словно из земли вылеплен — коричневый — и руки у него были узловатые, как коряги.

Но видел Ерш на своем веку разные виды.

Говорили, сидя у костра, о всякой всячине.

В этот вечер племянник Ерша — Мишка, мальчик лет десяти, рассказал, что его бабушка в детстве видела лешего.

— Идет она по лесу вечером (на посиделку спешила), видит — пень. А на этом месте пня никогда прежде не было. Подходит ближе, а пень ка-ак чихнет! Да глаза ей и забрызгал. Шипит, словно мылом. Протерла бабушка глаза, а вместо пня человек сидит, армяком накрылся: „здорово, говорит, красавица“. Ну, бабушка, конечно, наутек. Утром пошли на то место: ни пня, ни человека. Леший был.

Пионеры, да и Ерш тоже, выслушав этот рассказ, рассмеялись.

— Чего глотку-то дерете. Страшно ведь.