Шестьдесят рассказов

- Мамка никому не давала себя переубедить. Никому.

- Она, считай, что и не слушала. Ей было начхать.

- А я думал, что не начхать. Бывали такие моменты.

- Ей всегда было начхать. Начхать с высокой колокольни.

- Ты хоть плачь, а ей все по фигу.

- Я и это пробовал, как-то раз. Плакал и плакал. И хрен ли толку?

- Все мимо, словно она погружена в элевсинские мистерии или искусство любви.

- Плакал, что чуть глаза не повыпадали. Простыня хоть выжимай.

- Мамку было не склонить. Несклоняемая.

- Как градус в термостате.

- У нее много было на уме. Заклинания. Ну и конечно Папаша.

- Давай не будем сегодня о Папаше.

- Да, помню, как Мамка наматывала нам нервы на барабан своими отпадными контрольными.

- Мог ли Христос выполнить свою задачу искупления, приди Он в мир в форме фасолины? Вот такие вот шуточки, хоть стой, хоть падай.

- А потом она ставила отметку.

- Я получил «С», как-то раз.

- Она покрасила мне бороду в синий цвет, накануне моей седьмой свадьбы. Я спал на открытой веранде.

- Да, уж она-то все прокомментирует, Мамка. За ней не заржавеет.

- Достала меня эта старуха, в конец достала. Толпы иступленной публики, ошиваются тут все время, лупят в сковороды и кастрюли, в крышки от мусорных бачков…

- Пытаясь разжиться билетиком на мистерии.

- Нужно тебе малость капусты, ну там в бардак сходить или я знаю что, ты, значит, должен сказать, Мамка, а можно мне малость капусты, чтобы сходить в бардак?

- А сколько раз она бывала щедрой - тихо, стараясь, чтобы никто не заметил.

- Дает тебе восемь, а сама знает, что это десять.

- У нее бывали хорошие дни и бывали плохие дни. Как у большинства.

- Как-то ранним вечером, совершая дальнюю прогулку, я заметил в оголенных, побуревших сжатых полях направо от себя и налево от себя следующие предметы для интереса: в поле направо от себя - парочку, совокуплявшуюся в тени автомобиля, темно-бежевого «студебекера», насколько я помню, вещь, которую прежде мне случалось видеть только на старых, тонированных в сепию фотографиях, снятых с воздуха игривыми пилотами-циркачами, способными летать, управляя самолетом при помощи коленей, я не знаю, насколько это трудно…

- А в поле налево от тебя?

- Мамка качалась.

- Она притащила свою старую качалку на собственном горбу, в такую даль. В лиловом настроении.

- Я приподнял шляпу. Она не ответила на мое приветствие.

- Она предавалась раздумьям. «Скорбь богини Деметры о смертности всех ее чад».

- Назвала мое исследование тошнотворным. Вот так прямо и сказала, дословно. И еще повторила.

- Я сказал себе, да кой хрен, ведь мне все это глубоко по барабану.

- Эта птица, которая упала на заднем дворе?

- Южный газон.

- Задний двор. Я хотел дать ей «Фрито».

- Ну и?

- Думал, может она голодная. Она же, зараза, летать не могла. Хряпнулась. Не могла летать. И я, значит, пошел в дом за «Фрито». Ну и, значит, пытался накормить ее «Фрито». Держал эту чертову птицу в одной руке, а в другой, значит, «Фрито».

- Она увидела и задала тебе вздрючку.

- Так и было.

- Она выдала тебе эту мутотень про «птичка наш пернатый друг, мы никогда не трогаем птичку, потому что птичке больно».

- Так и было.

- А потом она ее выкинула, птицу.

- В канаву.

- Надеясь, надо понимать, что дальше этим делом займутся те, кому положено.

- Мамка. Ее спросишь, как она, а она обязательно скажет: «Порядок». Как ребенок.

- Вот так они и говорят. «Порядок».

- Это все, что можно из них вытащить. «Порядок».

- Не подпускают к себе. Вот и Мамка тоже.

- Мамка разрешала лютню.

- Да. Она торчала на лютне.

- Помню, сколько часов мы так провели. Бряцая на лютнях.

- А Мамка сидит и качается напропалую. И накачивается экзотическими напитками.

- Лаймовый «Рики».

- «Орандж Блоссомс».

- «Роб Рой».

- «Куба Либре».

- «Александр» с бренди и «Бронкс» с бренди. И как она только пила всю эту отраву?

- Луженые кишки. Ну и конечно же божественность.

- Ясно. Так ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

- В моих снах поселился какой-то монстр с копями, когти то ли бархатом обтянутые, то ли с тефлоновым покрытием. И свистит, и свистит. Монстр, говорю я, как у тебя, в общем, дела? А знаешь, снобрат, говорит он, вполне прилично, возникают некоторые критические замечания, Куратору Архетипов кажется, что я не совсем соответствую, ему кажется, я только базлаю да баки заливаю, когда настоящее мое дело нападать, нападать, нападать…

- Ах, моншер, какой же ты чудесный парень.

- …Но в целом, говорит монстр, я чувствую себя чудесно. Затем он говорит, верни мне кукурузные хлопья. Ты дал эти кукурузные хлопья мне, говорю я, это мои кукурузные хлопья. Верни мне кукурузные хлопья, говорит он, а то я располосую тебя когтями. Да не могу я, говорю я, ты же дал их мне, и я их уже съел. Да брось ты, мужик, говорит он, верни мне кукурузные хлопья, а ты намазал их сперва маслом? Да брось ты, мужик, говорю я, подумай здраво, ну кто же это мажет кукурузные хлопья маслом…

- И как это кончается?

- Это никак не кончается.

- Помощь ожидается?

- Я позвонил по этому номеру, а они сказали, что тяжкие испытания - знак любви Господней.

- Так в чем же опора?

- В новой музыке.