Шестьдесят рассказов

Мне хорошо запомнились эти выходные, когда мы с Вандой спали на узкой гостиничной кровати и ребенок забрался к нам в постель.

«Если тебе так уж хочется перегружать кровать,- сказали мы,- спи в том конце, в ногах». «Но я не хочу спать с ногами»,- возразил ребенок. «Спи с ногами,- сказали мы,- они ничего тебе не сделают». «Ноги брыкаются,- сказал ребенок,- Ночью они брыкаются». «Или ноги или пол,- сказали мы,- Выбирай, что хочешь». «Но почему я не могу спать с головами, как все?» - спросил ребенок. «Потому, что ты еще маленький»,- сказали мы; ребенок заревел, но сдался, а что ему было делать, если доводы противной стороны неопровержимы, приговор вынесен и дело закрыто? И все же ребенок сумел предпринять ответные действия - он описался. «В Бога душу мать,- сказал я, лично сочинив эту распространенную формулировку.- Какого там черта делается в ногах кровати?» «Я нечаянно,- сказал ребенок,- Оно само». «Я забыла захватить клеенку»,- сказала Ванда. «Сорок тысяч великомученников,- сказал я.- Да будет ли когда-нибудь конец этой семейной жизни?»

Когда я разговариваю с ребенком, невиннейшие наши шутки содержат заряд враждебности, способный уложить слона.

«Умойся,- говорю я ребенку.- У тебя лицо грязное». «И совсем не грязное»,- говорит ребенок. «Еще какое грязное,- говорю я,- Я могу перечислить по крайней мере девять участков кожи, облепленных грязью». «Это все тесто,- объясняет ребенок.- Мы снимали посмертные маски». «Тесто!» - воскликнул я, потрясенный самой мыслью, что ребенок вот так вот попусту изводил муку, воду, а небось еще и бумагу на такое легкомысленное времяпрепровождение, как снятие посмертных масок. «Смерть! - воскликнул я, переходя к более убедительным доводам.-Да что ты знаешь о смерти?» «Это конец мира,- сказал ребенок,- для испытавшей смерть личности». «Мир исчезает, когда ты отводишь от него глаза»,- сказал ребенок. Это было верно, так что я не стал спорить. Я вернулся к исходной теме. «Твой отец говорит тебе вымыть лицо»,- сказал я, препроводив себя в тихое и уютное убежище третьего лица. «Я знаю,- кивнул ребенок,-ты всегда это говоришь». «А где они, эти ваши маски?» - спросил я. «Сохнут,- сказал ребенок,- на нагреваторе». (Так он называет радиатор.) Я пошел в комнату, где стоял нагреватор и посмотрел. Ну да, вот они, четыре крошечные пожизненные маски. Ухмыляющиеся физиономии моего трехлетнего ребенка и троих его приятелей. «Кто научил вас, как это делать?» - спросил я и услышал в ответ: «Нас научили в детском садике». Я мысленно проклял проклятый детский сад. «Ну и что же ты намерен с ними делать?» - спросил я, демонстрируя полагающийся интерес к детским проектам. «Может, на стенку повесить?» - предложил ребенок. «Ну да, конечно, повесить их на стенку, почему бы и нет?» - сказал я. «Напоминание, что все мы смертны», - загадочно скривился ребенок. «Что это у тебя за выражение на физиономии? - вопросил я,- Как я должен его понимать?» «Хо-хо»,- сдержанно, но вполне отчетливо хохотнул ребенок. «Чего ты смеешься?» - спросил я. Смех ребенка в сочетании с выражением его лица вселяли страх в мое сердце, в место, где и без того хватало всяких страхов. «Еще узнаешь»,- сказал ребенок, трогая маски грязным пальцем, на предмет их сухости. «Еще узнаю?» «Ты пожалеешь»,-сказал ребенок, жалостливо взглянув на себя в зеркало. Но тут я сильно опережал события, я уже жалел, давно и о многом. «Я пожалею! - воскликнул я,- Да я всю свою жизнь только и делаю, что жалею!» «И не без причины»,- сказал ребенок, сменив жалостливое выражение лица на умудренное. Как ни прискорбно, далее последовал вопиющий случай жестокого обращения с ребенком. Стыд не позволяет мне углубляться в подробности.

«У тебя будут семь лет»,- сказал я Ванде. «Какие еще семь лет?» - спросила Ванда. «Семь лет, на которые ты статистически переживешь меня,- объяснил я.- Эти годы будут полностью принадлежать тебе, делай все, что хочешь. За эти семь лет ты не услышишь от меня ну ни слова упрека, ни одного возражения. Это я твердо обещаю». «Я не могу столько ждать»,- сказала она.

Я помню утреннюю Ванду. Как-то утром, когда я читал «Тайме», мимо меня прошла Ванда, скорбно вздыхая, хотя она вылезла из постели не более тридцати секунд назад. Ночью я пил, и теперь моя враждебность вырвалась из своего логова, как ведьма с реактивной тягой. Когда мы с Вандой играли в шашки, я так злобно на нее щерился, что она могла прозевать тройной поед.