Шестеро вышли в путь. Роман

- Классик, - кричал Девятин, - художественное наследие прошлого! Пролетариат - наследник всего лучшего…

Уже нельзя было разобрать, о чем кричали Тикачев и Девятин. Отчетливо звучали только отдельные фразы. Тикачев напирал на «мистицизм» и «спиритуализм». Оба эти слова ему очень нравились. Девятин оперировал культурным наследием и великими умами прошлого.

- Вот, Ефим, - кричал Тикачев, - слесарь из нашей мастерской, пролетарий, комсомолец, человек нового мира - и вдруг читает это! Я посмотрел - прямо охнул. Ведь он же яд впитывает по каплям! А кто ему дал этот яд? Комсомолец Сашка Девятин поднес ему чашу с ядом.

На помощь Тикачеву ринулся Сема Силкин. Саша Девятин, бледный, взволнованный, отбивался как мог, но явно было, что преимущество не на его стороне. Я, как работник библиотеки, счел долгом встать на его защиту, но так как не обладал настоящей техникой спора, был походя бит опытными бойцами Силой и Лешкой и уже в этот вечер не смог обрести боевую форму. Крик поднялся такой, что Харбов и Мисаилов, бросив занятия, прибежали во вторую комнату. К моему удивлению, они не стали добивать Девятина. Даже наоборот. Харбов обрушился на Тикачева и Силкина и обозвал их вульгаризаторами.

Допоздна спорили в тот вечер в «Коммуне холостяков».

…Часто к нам заходила Ольга. Иногда она окликала нас с улицы и заглядывала в окно, иногда просто стучала в дверь.

- Здравствуйте, холостяки! - говорила она входя. - Никто из вас не женился?

Она садилась в угол на медвежью шкуру и молча слушала наши разговоры. Сама она редко вмешивалась, а если и говорила что-нибудь, то как-то не нам, а будто самой себе, так что нам и спорить с ней трудно было.

Однажды Сема Силкин пришел возбужденный. Он, оказывается, застукал нескольких комсомолок, которые, забыв о своем комсомольстве, вовсю вальсировали под гармонь с лесозаводскими ребятами. Мало того, на некоторых из них были надеты разные побрякушки - кольца, брошки из золота и серебра. На одной он даже обнаружил серьги. Сема был вне себя от ярости и очень удивился спокойствию Мисаилова.

- Какое там золото и серебро! - сказал Вася. - Нацепили девчонки ерунду всякую. Не со зла ведь, а так, для красы.

Силкин несколько раз глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя, зато потом взял сразу высокий тон.

- А я считаю, - начал он, - что мещанством несет от таких комсомолок, которые думают об украшениях, нарядах и флирте. Если б они были настоящие комсомолки, они сняли бы все эти висюльки да передали их в МОПР, на помощь узникам капитала. Ты сегодня простишь им кольца да серьги, а завтра ты примиришься с духами и пудрой.

- Ну, а вред-то какой? - спросил Мисаилов.

- Вред? - удивился Силкин. - А ты знаешь, что многие из них политически малограмотны? Чем бессмысленно танцевать, они могли бы прочесть газету или несколько страниц из учебника политграмоты. И на деньги, которые они на всякую роскошь тратят, могли бы полезную книжку купить, журналы, газеты, расти политически и культурно…

- Мы у себя на ячейке, - вмешался Леша Тикачев, - ставили вопрос о танцах. Большинством голосов мы решили повести борьбу с танцами. Меньше танцев - больше физкультуры.

- Да бросьте вы, ребята! - вмешался Девятин. - По-вашему, комсомолки должны в лаптях ходить, да?

- Я тоже считаю, что ты загибаешь, Сила, - сказал Харбов, входя в комнату. Он занимался в первой комнате, но мы спорили так шумно, что пришлось ему махнуть рукой на занятия. Он сел на лежанку и продолжал: - Мы уж действительно привыкли считать нерях и растяп образцами коммунистичности. А я думаю, что коммунист и комсомолец должны иметь человеческий вид.

- Какой, какой? - заволновался Силкин. - Это что ж ты считаешь человеческим видом? Надеть сюртук или фрак, цилиндр и желтые ботиночки, в глаз вставить монокль, в рот сигару, в руки трость с золотым наконечником? Так, что ли, по-твоему? Это, по-твоему, человеческий вид?

- Ну, знаешь, Сила, - сказал Мисаилов, - ты Андрея прямо уж в Чемберлены произвел.

- С такими взглядами он и до Чемберлена докатится, - ничуть не смутился Силкин.

- Цилиндр ни к чему, да и чепуха это, но опорки и лапти тоже ни к чему, - сказал Саша Девятин. - Андрей верно говорит: надо по-человечески одеваться.

- Не нравятся ему комсомолки в лаптях! - закричал Силкин. - Вид у них, видите ли, не человеческий. А ведь у нас их тысячи. Это - настоящие комсомолки, пролетариат, беднота. Они, понимаешь, голодные и холодные, выполняют свой комсомольский долг, а по-твоему, у них вид не человеческий?

- Брось ты, Сила! - сказал Харбов. - Что ты нас агитируешь! Никто тут к комсомолкам не относится плохо. А только ведь для того и революцию делали, чтоб трудящиеся вместо лаптей шелк и бархат могли носить… Ты как считаешь, Оля?

Ольга встала и начала не торопясь надевать куртку, в которой пришла. Вечер выдался холодный.

- Сила прав, - спокойно сказала она, застегивая куртку. - Но и Андрей тоже прав. В этом весь фокус. - Она пошла к дверям, но в дверях остановилась. - А лично я, ребята, очень хочу быть красивой. До свиданья.

И ушла. Мы не успели ей ничего ответить.