– Вставайте, скорее же! – Голос был женский. – Что-то происходит!
– Труха? – Она терпеть не может, когда я ее так называю. – Ты с ума сошла? Какого дьявола ты здесь шумишь?
– Да вставай уже! – сорвалась она на крик. Труха никогда не повышает голос.
– Что происходит?
– Мы не знаем. Идем прямо сейчас – пожалуйста!
Стояла темная безлунная ночь. Я спросил, какой дурак погасил все лампы на стене.
– Это я велела, – прошептала она.
Она была там, наверху, настраивая катапульты (посреди ночи, потому что у нее не было времени в течение дня; для Трухи сон – это роскошь, доступная любому, кроме нее самой), когда заметила движение за зубцами, в стане врага…
– Как у тебя получилось? – перебил я. – Темно же до жути, ни зги не видать!
Труха терпеливо объяснила, что ночные дежурства приучили ее разбирать в темноте чуть больше. Итак, она увидела, как что-то странное перемещается в промежутке между стеной и сторожевыми кострами Огуза. Потому-то она и прибежала меня будить.
– Женщина, твою налево! Ты увидела лису или бродячую собаку, – отмахнулся я. – А скорее всего, ничего ты не увидела в этой темнотище.
Она еще раз, твердо и четко, повторила – за стеной какая-то подозрительная возня, и она все увидела своими глазами. Когда тихая, себе на уме, женщина берется что-то втолковывать трижды, вопреки тому, что ей только что велели отстать, – начинаешь спрашивать себя: может, стоит-таки ее послушать? А потом – начинаешь беспокоиться.
– Хорошо, даже если так – что нам предпринять? Середина ночи на дворе, – сказал я.
– Вообще-то кое-что можем, – ответила Труха.
Если залить кувшин с узким горлышком горючим маслом, закупорить пробкой из ткани со свисающим концом и этот самый конец поджечь, после чего – выпалить таким снарядом из катапульты по высокой траектории, можно получить неплохую световую бомбу. Когда кувшин грянет оземь и разобьется, масло расплещется и лужа загорится. Да, рисков у затеи было предостаточно – нас банально могло окатить кипящим горючим при неудачном запуске, и, если кувшин выпадет из пусковой ложи и сверзится на катапульту, мы потеряем с трудом построенное орудие и выставим себя посмешищем перед врагом. Но мы все равно решились. Я помог ей загрузить снаряд, мы взвели пусковой рычаг где-то на сорок пять градусов. Просвистев по воздуху, кувшин сделал при ударе оземь точно то, на что мы с Трухой рассчитывали, – разбрызгал по сторонам пламя. Самый крупный очаг в центре масляной лужи вздыбился к небу с хлопком и быстро прогорел; но мы все равно успели разобрать, что там, внизу, поджидало нас.
– Вот же ублюдок! – возопил я, совсем забыв, что Труха рядом. – Гребаный ублюдок, он мне наврал!
Мы увидели навесы – огромные, крытые шкурами навесы высотой с дом, и они двигались вперед по пустынной равнине. Сичель-Гаита успешно обвела меня вокруг пальца – Огуз с ней был заодно. Никто не собирался нападать на Город с моря, никаких осадных барж с требушетами не было и в помине. Он задурил меня, своего друга, при помощи этой стервы. Мне захотелось найти его и удавить голыми руками. Как только можно было так поступить?
– Всё в порядке, – говорила Труха. Глупая женщина, конечно, ничто не в порядке. Нам нужны катапульты, прямо сейчас!
Что? Ах да. Я попытался вспомнить имя дежурного офицера – и не смог.
– Офицер-р-р! – взревел я так громко, что сам испугался собственного голоса. – Всем экипажам – немедленно занять посты!
Эта ночная смена выпала на долю Синих. Думаю, прошло не больше четырех минут, прежде чем они оказались на своих местах. Целых четыре минуты – насколько успел наш враг продвинуться? На целую вечность – вот мой ответ.
– Готовь еще кувшины с маслом, – велел я Трухе. – Любую емкость пускай в дело, хоть ночные горшки, но чтобы снарядов было много, поняла?
Мы не стали менять положение рычага. Следующий выстрел угодил прямо в навес. Эти штуки были довольно-таки легкими целями.
– Очередь готова! – крикнул кто-то.
– Пли! – заорал я в ответ.
От совместного залпа катапульт башня под ногами содрогнулась.
– И не возитесь с требушетами, не тратьте время! – приказал я. – Просыпайтесь, идиоты – я что, обо всем должен думать один, черт бы вас побрал?
Логика тут простая – чтобы обслужить один требушет, стрелковой группе нужно в три раза больше времени, чем на катапульте. И все равно, пока катапульты заводились, они успели произвести залп. Требушетный снаряд летит очень быстро, с характерным долгим посвистом, и, даже если ни черта не видать, по звуку можно понять, во что он угодил. Если камень падает в грязь, удар глух и мягок. Если он поражает какую-либо конструкцию, то слышен треск – ну и что-нибудь вроде шума оседающей груды кирпичей в придачу. Шанс на успех был мал, но экипажи в считаные секунды взяли цель по короткой вспышке огня и произвели выстрел с довольно-таки широким диапазоном охвата – потрясающая, нужно сказать, работа, королевская артиллерия эхменов не справилась бы лучше.
Я вдруг подумал: чья это работа – вызывать гарнизон? Моя, наверное.